Внедорожник Гущина пронесся по улице, визжа тормозами, свернул и сшиб хлипкий забор и калитку Маргариты Добролюбовой. Свет его желтых фар уперся в темный дом. И тут в круге желтого света с грохотом распахнулась, ударившись о стену, входная дверь, и из ее черного провала вылетело, словно пушечное ядро, тело, распялив руки и ноги, похожие в этот миг на крылья фантастической летучей мыши.
Оно было выброшено вон.
Ударилось спиной о крыльцо, скатилось по ступенькам.
Застыло в траве бесформенной темной массой.
Гущин, Катя, Анфиса выскочили из машины. Где-то еще очень далеко от улицы Труда выла полицейская сирена.
Бесформенная масса в грязной брезентовой одежде слабо шевелилась, подавала признаки жизни, стонала от боли.
В свете фар на крыльце дома появился капитан Первоцветов.
Он спрыгнул вниз, к своему поверженному противнику.
Полковник Гущин вытер ладонью взмокшее от пота лицо.
– Как по нотам, – снова сказал он. Потом хмыкнул: – Семь лет в банке. Финансовые схемы. Аудит… Где драться-то так научился?
Капитан Первоцветов переводил дух, прижав руку к боку.
Свет гущинского карманного фонаря уперся в лежавшего ничком на земле человека. Катя увидела брезентовую куртку, камуфляжные брюки и ботинки на толстой подошве, увидела широкие плечи, костистую руку, впившуюся в пук сухой травы.
– Ну, здравствуйте, ваша честь, – сказал Гущин, светя ему в затылок. – Давай вставай. Нянек здесь нет.
Короткие рыжеватые волосы на затылке. Катя уставилась на них. Человек в брезентовой куртке со стоном повернул голову вбок и…
– Федор Матвеевич, это не судья! Не Репликантов! – воскликнула Катя.
Гущин вздрогнул, свет его фонаря бешено заметался по лежавшей фигуре. Затем он сунул фонарь в руки Кате, подскочил к поверженному, с силой повернул его на спину.
– Свети!
– Это же Вакулин! – Катя едва не уронила фонарь, когда увидела, кто щурится на его свет.
Гущин… нет, он такого не ожидал.
Капитан Первоцветов схватил Вакулина спереди за брезентовую куртку, рванул вверх, ставя на ноги.
– Вы?!
Александр Вакулин щурился на свет.
Катя пыталась вспомнить его лицо, когда они разговаривали в последний раз, когда спрашивали его про Аглаю, про башню, про травму ноги…
Она не узнавала его сейчас. Лицо Вакулина с заплывшим глазом перекосилось от боли.
Первоцветов не отпускал его куртку, схватив за грудки, прижал спиной к капоту гущинского внедорожника.
– Две жертвы на тебе, подонок. Фотограф Нилов и он, этот мальчик… ее племянник. Ты же любил ее – все в городе это знают! Ты любил Молотову много лет! Как же ты мог его убить?!
– У меня не было выбора!
– Что?! – Капитан Первоцветов с силой шарахнул его спиной о капот. – Чего ты хотел, чего добивался?!
– Того, что давно должны были сделать вы, полиция! – заорал ему в лицо Вакулин. – Посадить его! Посадить Казанского! Это он повесил эту чокнутую девку, дочь забулдыги-проститутки! Она ходила за ним хвостом, я их видел вместе! Он повесил ее там, на башне, а вы… полиция… вы ничего не сделали, вы дали ему возможность и дальше губить нас тут всех, гнобить… гнобить меня, разорять… Ненавижу его! Он отнял у меня все, что я имел, сделал меня нищебродом! Понимаешь ты это, мент?! Он сломал мою жизнь! Я в эту фабрику, в ремонт, в реставрацию вложил все, все до копейки! Я до сих пор в долгах! Завтра придут и объявят меня банкротом, отберут ресторан, и мне останется только стать бомжом! И все это сделал Казанский – одним росчерком пера, используя то, что он здесь царь и бог, городская власть! Он отнял у меня проект всей моей жизни – фабрику! Да ты знаешь, что такое эта фабрика для Горьевска? Чем она была когда-то? Всем! Средоточием жизни! Предметом зависти! Мечтой! Мать моя на ней горбатилась и бабка! А потом все просрали! Как и сейчас опять снова все просрали и сделали нас снова нищими отщепенцами! Я хотел вернуть этому месту былую славу. Пусть не производство – черт с ним, но деловой дух, надежды, мечты, благосостояние, будущее! Я хотел снова процветания и богатства этому чертову городу, который настолько глуп и апатичен, что допускает над собой власть свихнувшегося негодяя, захотевшего стать полубогом!
– Казанский не убивал Аглаю Добролюбову, – сказал Гущин. – Она покончила с собой.
Вакулин поперхнулся бранью.
– Я его ненавижу. Я ему мстил за то, что он погубил мою жизнь! – выкрикнул он. – Эти мальчишки… оба… фотограф и Макар – у меня не было выбора. Они должны были подвести вас к нему! Я ничего не имел против них, но это судьба – их и моя, все переплелось! Фотограф влип в скандал с банкетом в моем ресторане. И весь город сразу заговорил, что это Казанский его проплатил, чтобы опозорить судью. Разве я мог упустить такой шанс, когда все указывало на Казанского – случись что с фотографом, и вы, полиция, тупые бездельники, вы бы моментально Казанским заинтересовались! И вы клюнули на мою приманку, вы сами меня расспрашивали о нем!
– А вы нам врали, Вакулин. Это вы заманили фотографа Нилова в Дом у реки? Как? Чем?
– Он был тупой и алчный. Хотел денег. Я с ним после того скандала на банкете имел приватный разговор. Он хотел всучить мне какую-то хрень, фотки.
– Фотографии? Он хотел их продать вам? Старинные фото?
– Антикварные. Кому это нужно? Да, там на них какаято хрень, связанная с нашей городской сказкой про башню Шубниковых и про черта в часах. Но долги мои этим не заплатишь и от банкротства не спасешься. Я хотел отомстить Казанскому, и фотограф просто сыграл свою роль. Ему не повезло. Я посоветовал ему продать фотки в какую-нибудь известную галерею, столичную. Я хотел, чтобы к этому делу сразу было привлечено максимальное внимание. Насчет Дома у реки я ему сказал, что это старый купеческий особняк, и там, по городским слухам, «нечисто» – мол, купцы, возможно, там клад прятали от революции. Там же одна стенка полая, простукивается – я ему это сказал, и он тут же схватил инструмент и ринул туда ночью стенку ломать.
– А вы его там убили. И оставили тело как приманку. Устроили инсценировку – вроде бы хотели замаскировать его работу. А сами… Вакулин, а как вы узнали про полую стену, про замурованную комнату? – тихо спросил Гущин.
– Я вместе с ремонтом фабрики хотел взять у города подряд и на реставрацию Дома у реки. Я там был. Я же строитель по образованию. Все там облазил сам с фонарем. Прикидывал, как сделать из этих развалин снова конфетку. Я стены осмотрел. И нашел, что одна – это фальшивая перегородка, а за ней что-то есть. Но я не успел подать заявку на подряд. Потому что и тот мой подряд с фабрикой накрылся вдруг медным тазом по распоряжению Казанского! – Вакулин скрипнул зубами. – Я ждал, что вы его сразу арестуете, едва до вас дойдут сведения о скандале на банкете и о возможной его связи с фотографом. Сейчас же всех метут! Этих… элиты, начальство сажают без разбора, по любому поводу. А я вам такой повод для ареста создал! А вы… вы его не посадили. И я подумал, что вам мало доказательств. Нужны еще. Я видел: вы увязаете во всей этой оккультной здешней хрени, как в болоте, все глубже и глубже. Я хотел, чтобы вы подобрались к Казанскому! И у меня снова не было выбора: Макар – он был идеальной кандидатурой на следующую жертву!
