Стоило ей заговорить, как священника охватило разочарование. Нет, не в ней, ни в коем случае, но в самом себе. Английский! Ему давно твердили, что надо учить английский язык. Как там говорят туристы? «Have a nice way»
[3]? Но, может быть, в данном случае это не совсем уместный ответ? Может, это вообще что-то оскорбительное? Или просьба, но о чем? Как пройти туда-то? Где купить пленку для фотоаппарата? Или даже «не найдется ли мелочи»? Он произнес про себя слова молитвы и грустно выговорил одно-единственное слово, в котором был уверен:
– English.
– А-а. – Сочувственно кивнув, она вновь вернулась к своим хлопотам.
Когда вдвоем они разместили аккомпаниатора поудобнее, отец Аргуэдас вынул носовой платок и стер бледную пену с его губ. Никакими особыми познаниями в медицине священник не обладал, но ему куда как часто случалось навещать больных и подавать причастие, которое оказывалось для них последним. И личный опыт подсказывал отцу Аргуэдасу, что этот человек, который еще недавно так чудесно играл на фортепиано, скорей нуждается в последнем причастии, чем в молитвах о выздоровлении.
– Он католик? – спросил он Роксану Косс, касаясь груди аккомпаниатора.
Она понятия не имела о том, в каких отношениях этот человек находится с Богом, и еще того меньше, какой церковью эти отношения регулируются. Она пожала плечами – ну, этот-то жест священник поймет.
– Católica?
[4] – спросил он снова, скорей ради собственного любопытства, и вежливо указал на нее.
– Я? – переспросила она, касаясь своей груди. – Да. – Она кивнула: – Si, católica
[5]. – Всего два простых слова, но она была очень горда, что произнесла их по-испански.
Он улыбнулся. Что касается аккомпаниатора, тут было два главных вопроса: умирает ли он и католик ли он. Когда дело касается загробного упокоения души, действовать надлежит осмотрительно. Если он по ошибке прочитает католические молитвы над иудеем, то в случае его выздоровления отца Аргуэдаса обвинят, что он воспользовался бессознательным состоянием политического заложника. Он похлопал Роксану Косс по руке. Ладошка как у ребенка! Такая белая и мягкая, округлая. На пальце красовался темно-зеленый камень размером с перепелиное яйцо, в ободке из крошечных сияющих бриллиантов. Обычно он, видя женщину с такими украшениями, думал, что лучше бы она пожертвовала его на нужды бедных, но сейчас вдруг представил, какое же это наслаждение – взять такое кольцо и нежно, аккуратно надеть его на палец Роксане Косс. Совершенно неуместная фантазия – отец Аргуэдас почувствовал, как по лбу его заструился холодный пот. А он, как назло, остался без носового платка! Чтобы отвлечься, он отправился к командирам.
– Этот человек… – начал отец Аргуэдас, понизив голос. – Похоже, что он умирает.
– Ничего он не умирает, – возразил командир Альфредо. – Он пытается вытащить отсюда певицу. Притворяется.
– Не думаю. Пульс, цвет кожи… – Он посмотрел через плечо, на рояль, на огромные букеты лилий и роз, приготовленные специально для приема, на аккомпаниатора, лежащего на ковре огромным бесформенным кулем. – Такое не разыграешь.
– Он сам решил здесь остаться. Мы выставили его вон, а он вернулся. Умирающие так не поступают.
Командир Альфредо отвернулся. Потер изувеченную руку. Уж десять лет, как нет этих пальцев, а они все болят.
– Возвращайтесь на свое место, – сказал командир Бенхамин священнику. После того как половина людей ушла, его охватило обманчивое облегчение, как будто решилась половина его проблем. Он прекрасно понимал, что заблуждается, но все равно хотел, чтобы его хоть ненадолго оставили в покое и дали насладиться этим чувством. Комната казалась теперь почти пустой.
– Мне необходимо взять с кухни немного масла для соборования…
– Никаких кухонь, – замотал головой командир Бенхамин и специально, чтобы оскорбить священника, зажег сигарету. Больше всего он жалел, что оба они – и священник и аккомпаниатор – не убрались из дома тогда, когда им было велено это сделать. Нельзя разрешать людям по собственной инициативе оставаться в заложниках. Опыта оскорбления духовных лиц у командира не было, и сигарета потребовалась ему для храбрости. Он потушил спичку и бросил ее на ковер. Хотел было выпустить дым прямо в лицо священнику, но не смог.
– Хорошо, обойдусь без масла, – сказал отец Аргуэдас.
– Никаких соборований! – повысил голос командир Альфредо. – Он не умирает!
– Я спрашивал вас только о масле, – вежливо возразил священник. – О соборовании я вас не спрашивал.
Уже всем командирам хотелось заткнуть ему рот, врезать ему как следует по физиономии, позвать кого-нибудь из боевиков, чтобы тот, приставив автоматное дуло к его спине, загнал его обратно в шеренгу мужчин, но никто из них не мог решиться на подобное. Такова была власть церкви, а может быть, и власть оперной певицы, склонившейся сейчас над человеком, которого они считали ее любовником. Между тем отец Аргуэдас вернулся к Роксане Косс. Она расстегнула верхние пуговицы рубашки аккомпаниатора и прильнула ухом к его груди. Ее волосы так живописно разметались по плечам, что аккомпаниатор наверняка пришел бы в восхищение, будь он в сознании, но пробудить его певица не могла. Не смог этого сделать и священник. Отец Аргуэдас опустился рядом с ним на колени и начал соборование. Возможно, обряд выглядел бы торжественнее, будь он в облачении, будь у него масло, а вокруг свечи, но простая молитва в некотором смысле легче находит пути к Богу. Он надеялся, что аккомпаниатор все же католик. Он надеялся, что его душа поспешит в раскрытые объятия Христа.
– Бог, Отец милосердия, смертью и воскресением Сына Своего примиривший мир с Собою и ниспославший Святого Духа для отпущения грехов, посредством Церкви Своей пусть дарует тебе прощение и мир. – Отец Аргуэдас почувствовал прилив нежности к этому человеку, почти осязаемые узы любви. Ведь он играл для нее! Он день за днем слышал ее голос, находился под его волшебным воздействием. Священник от всего сердца прошептал в мертвенно-белое ухо: – И я отпускаю тебе грехи. – И правда, он прощал аккомпаниатора за все, что тот совершил в своей жизни. – Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
– Соборование? – спросила Роксана Косс, сжав холодную и влажную руку, которая так долго и без устали трудилась для нее. Она не знала испанского, но католические обряды узнаваемы везде. Разрешительная молитва – плохой знак.
– Через святое таинство да освободит тебя Господь всемогущий от кары в этой жизни и жизни грядущей. Да откроет Он перед тобой райские врата и дарует тебе радость вечную.
Роксана Косс глядела на него с изумлением, словно на гипнотизера.
– Он был очень хорошим пианистом, – проговорила она наконец. Она хотела присоединиться к молитвам священника, но, если честно, уже их не помнила. – Он играл очень точно, – добавила она.
