Пролог
Принцесса Кэтрин Оливия Энн Торн сидела, выпрямившись, во главе стола между отцом и тетей Фарой и наблюдала, как едят, пьют, танцуют и веселятся обитатели Лландарона. В обществе недоставало только старшего брата, Алекса; отмечалось же возвращение младшего брата, Максима, и его жены Фрэн из свадебного путешествия, длившегося ровно месяц. А еще семья праздновала потрясающую весть о беременности молодой жены.
Чествовали любовь.
Двадцать четыре музыканта заливали музыкой ярко освещенный зал со всех четырех сторон. Теплые запахи жареной баранины и вереска витали над радостно кружащимися парами.
Но в сердце Кэти поселилась холодная тяжесть.
Она смотрела куда-то поверх голов брата и его молодой жены, прильнувших друг к другу в танце, светившихся улыбками, предназначенными только им двоим.
Всякий увидел бы без труда, как сильно они влюблены. Нет, Кэти не завидовала их взаимному счастью. Ни в малейшей степени. Она всей душой любила брата и восхищалась Фрэн. Дело в том, что ей хотелось испытать самой частичку такого счастья. Такой любви.
— Кэтрин, твой восточный вояж продлевается на месяц.
Что-то сжалось у Кэтрин внутри. Всего три дня назад она вернулась из Австралии, но на начало следующей недели у нее уже был запланирован отъезд в Россию.
И вот — еще месяц.
— Кэти, дорогая, что-то ты побледнела, — заботливо заметила Фара, прищурив темные старческие глаза.
Большой, седовласый, похожий на медведя мужчина прикоснулся к затянутой в перчатку руке дочери.
— Ты хорошо себя чувствуешь?
— Да, папа.
Точнее — нет, папа. Образ уравновешенной, знающей себе цену принцессы боролся в ней с живущей в ее сердце необузданной, своенравной женщиной. В последние месяцы что-то в ней, в ее разуме, в душе, в крови, выкипело, надорвалось. Разочарование нарастает из месяца в месяц, от поездки к поездке. Нет, она любит разъезжать по миру, предана своей благотворительной деятельности. Но она вымотана.
Кэти поднялась и бросила шелковую салфетку рядом с тарелкой, к которой не прикоснулась.
— Я страшно устала. Папа, Фара, пожалуйста, извините меня.
Она едва дождалась их кивка, после чего со всем прирожденным и воспитанным изяществом покинула зал, вышла в пустой холл и поднялась по лестнице. Ее бледно-лиловое бальное платье едва прикрывало подгибающиеся колени. После бесконечных месяцев непременной светской чопорности, неусыпного контроля, хищного внимания прессы уединение было необходимо ей как воздух. И покой домашней спальни, пусть недолгий, представлялся благословением Божьим.
Но путь в спальню был перекрыт.
— О, чудесные янтарные кудри! О, огромные аметистовые глаза!
На лестничной площадке ее поджидала тучная, обезображенная годами дама в длинном и широком красно-фиолетовом платье и с оранжевыми бусами на шее. Кэти не узнала ее.
— Девочка моя, вы стали настоящей красавицей, как я и предсказывала вашей матери.
Кэти ухватилась за перила.
— Вы знали мою маму?
— Да. Покойную королеву я знала. — Тонкие губы незнакомой женщины изогнулись в циничной улыбке. — Когда вы еще были в утробе, я попросила у ее королевского величества позволения заглянуть в ваше будущее. Но она отказалась от моего дара, посмеялась надо мной. Вот оно как.
Эта женщина раздражена, как капризный ребенок. И она не отступит, если ее немедленно не успокоить. Кэти насторожилась.
— А кто вы?
Женщина пропустила вопрос мимо ушей.
— Король и королева не оценили моего дара, но я сказала им, что вы будете красивой, доброй, умной. Смелой и энергичной. — Большие карие глаза незнакомки потемнели. — И если они не станут о вас заботиться…
Ледяная дрожь охватила Кэти при звуках голоса этой женщины. Но она не имела права выдать свой страх. Призвав на помощь все свое царственное самообладание, она проговорила:
— Мне кажется, вам следует все мне рассказать.
Презрительная улыбка старухи сделалась шире.
— Я сказала вашим родителям, что если они не будут очень осторожны, то потеряют вас.
— Потеряют меня? — вырвалось у Кэти.
— Ну да.
Самообладание не покинуло Кэти.
— Что вы имеете в виду?
— Кэти, ты здесь?
Этот возглас нарушил молчание, словно заворожившее обеих женщин. Кэти обернулась, стараясь унять сердцебиение, и увидела поднимающуюся по лестнице Фрэн. Светлые волосы молодой супруги брата рассыпались по плечам.
— Кэт, что такое?
Она заметила страх в глазах невестки.
— Эта женщина…
Фрэн тряхнула головой.
— Что еще за женщина?
Кэти замерла, ощущая лихорадочный пульс в висках. И медленно повернула голову. Старухи уже не было.
Кэти поднялась на верхнюю площадку, хотя ноги едва слушались ее. Фрэн тенью следовала за ней. Кэти прогнала мысль о том, куда подевалась престарелая незнакомка и была ли она вообще. Нельзя задаваться такими вопросами, если не желаешь сойти с ума.
На пороге спальни Фрэн спросила:
— Кэт, ты в порядке?
Кэти присела на кровать и опустила голову. Нет же, отнюдь не в порядке, она полностью разбита. И все-таки она нашла силы для ответа:
— За двадцать пять лет жизни я почти никогда не оставалась одна. Счастья я тоже почти не знала, а любви не знала никогда. И я безумно устала от того, что приходится жить по законам, которые устанавливают для меня другие. — Она посмотрела в глаза своей — отныне — сестре. — Фрэн, можешь ты понять, что это такое?
Фрэн опустилась на кровать рядом с Кэти и взяла ее за руку.
— Да, поверь мне. Я сама вообще не жила до тех пор, пока не встретила твоего брата.
— А почему так, а? Или ты боялась жизни, или…
— Наверное, я не осмеливалась поверить, что любовь существует и для меня. — Губы Фрэн тронула улыбка — улыбка, которая означала, что теперь-то Фрэн лучше разбирается в жизни. — Мне случилось испытать потрясение, и я не хотела идти на ту же плаху снова. А твой брат предоставил мне второй шанс.
Кэти вздохнула.
— А мне нужен первый шанс. Чтобы жить. По-моему, это я заслужила.
— Конечно, да.
Семь лет размышлений, планов, полуночных грез, сердцем выстраданных надежд пронеслись вихрем в мозгу Кэти. Была ли она достаточно смелой? Хватит ли ей куража, чтобы ухватиться за то, что ей воистину нужно?
