Учитывая тесную связь между этикой гордости и стыда и этикой коллективной ответственности, удивляет то, что среди консерваторов есть политики, отвергающие коллективные извинения на индивидуалистических основаниях (как это делали Генри Хайд, Джон Говард и другие упомянутые ранее лица). Настойчивое утверждение, что мы как индивидуумы ответственны только за собственные решения и совершённые действия, затрудняет ощущение гордости за историю и традиции своей страны.
Любой человек, где бы ни жил, может восхищаться Декларацией независимости, конституцией, геттисбергской речью Линкольна, павшими героями, с почетом захороненными на Арлингтонском национальном кладбище, и т. д., но патриотическая гордость требует чувства принадлежности к сообществу, существующему в веках. А вместе с чувством принадлежности к такому сообществу приходит и ответственность. Нельзя по-настоящему гордиться своей страной и ее прошлым, если не желаешь признать какую-то ответственность за продолжение истории страны в настоящем и отбрасываешь моральное бремя, с которым сопряжено это продолжение.
Может ли лояльность быть выше универсальных нравственных принципов?
В большинстве рассмотренных выше случаев требования солидарности, по-видимому, дополняют естественные обязанности или права человека, а не противоречат им. Поэтому можно было бы утверждать, что эти примеры высвечивают момент, с которым рады согласиться либеральные мыслители: поскольку мы не нарушаем права других, мы можем исполнять общую обязанность помогать другим, помогая тем, кто ближе, то есть членам семьи или согражданам. В том, что отец спасает своего, а не чужого ребенка, нет ничего неправильного — при условии, что, бросившись на помощь своему ребенку, отец не сбивает с ног чужого ребенка. Сходным образом, нет ничего неправильного и в том, что богатая страна создает государство благосостояния для своих граждан, опять же при условии, что эта страна уважает права любой личности и выполняет основные гуманитарные обязанности по отношению к развивающимся странам. Обязательства, вытекающие из солидарности и принадлежности к сообществу, вызывают возражения только в том случае, если они приводят к нарушению естественной обязанности.
Однако, если нарративная концепция личности правильна, обязательства солидарности могут требовать большего, чем предусмотрено либеральной интерпретацией этого обязательства, и даже порой вступать в конфликт с естественными обязанностями.
Роберт Ли
Рассмотрим пример Роберта Ли, командовавшего армией Конфедерации южных штатов в годы Гражданской войны в США.
До этой войны Ли был офицером федеральной армии. Он выступал против сецессии
[354]. Собственно говоря, он считал сецессию государственной изменой. Когда война стала неизбежной, Линкольн попросил Ли возглавить федеральную армию. Ли отказался. Он пришел к выводу, что его обязательства по отношению к Виргинии перевешивают его обязательства по отношению к Федерации и его личное неприятие рабства. Свое решение Ли изложил в письме сыновьям:
«При всей моей преданности Федерации я не способен решиться поднять руку на моих родственников, моих детей, мой дом… Если Федерация будет распущена, а федеральное государство развалится, я вернусь в мой родной штат и разделю бедствия моего народа. Я больше не обнажу саблю ради чего-либо, кроме защиты родного штата».
[355]
Как и летчик из французского движения Сопротивления, Ли не мог согласиться на выполнение роли, которая потребовала бы от него причинения вреда родственникам, детям, родине. Но собственная лояльность завела его дальше — до того, что он возглавил народ в борьбе за дело, против которого выступал.
Поскольку дело Конфедерации включало не только сецессию, но и сохранение рабства, выбор, сделанный Ли, трудно защищать. И все же нельзя не восхищаться лояльностью, которая поставила Ли перед дилеммой. Но почему лояльность неправому делу должна вызывать восхищение? С тем же успехом (и на тех же основаниях) можно задаться вопросом, должна ли была лояльность в тех конкретных обстоятельствах вообще иметь какой-то моральный вес. Можно спросить, почему лояльность — добродетель, а не просто чувство, эмоциональное напряжение, омрачающее наши моральные суждения и мешающее поступать правильно?
Вот почему: если не принимать лояльность всерьез, как требование, имеющее нравственное значение и смысл, дилемма, с которой столкнулся Ли, полностью теряет свою нравственную основу. Если лояльность — чувство, не имеющее реального морального значения, тогда затруднения Ли превращаются просто в конфликт между моралью с одной стороны и чувством (или предрассудком) — с другой. Но, рассматривая дилемму таким образом, мы неправильно понимаем моральные ставки, сделанные Ли.
[356]
Простое психологическое прочтение сложной ситуации, в которую попал Ли, упускает из виду тот факт, что мы не только симпатизируем подобным ему людям, но и восхищаемся ими — необязательно потому, что эти люди сделали тот или иной выбор, а в силу качества характера, отражающегося в их размышлениях. Мы восхищаемся предрасположенностью воспринимать и переживать жизненные обстоятельства так, как их должны воспринимать и переживать люди, укорененные в определенном сообществе, ощущающие, что их место в жизни и само существование предопределены историей, но сознающие эту уникальность и потому реагирующие на конкурирующие требования и более широкие горизонты. Обладать характером — значит жить, признавая свои обременения (которые порой вступают в конфликт друг с другом).
«Стражи братьям своим»
1. Братья Балгер
Более современная проверка нравственной весомости лояльности связана с двумя историями о братьях. Первая история — история братьев Уильяма и Джеймса (Уайти) Балгеров. Билл и Уайти выросли вместе в семье, где было девять детей. Семья жила в одном из комплексов Южного Бостона. Билл был усердным студентом, изучавшим античную литературу и получившим юридическую степень в Бостон-колледже. А его старший брат Уайти бросил среднюю школу и болтался на улицах, воруя и совершая другие преступления.
Оба брата достигли могущества, каждый в своей сфере. Уильям Балгер стал политиком и в период 1978–1996 гг. был президентом сената штата Массачусетс, а потом в течение 7 лет — президентом Массачусетского университета. Уайти отсидел срок в тюрьме за ограбление банка, а затем стал вожаком безжалостной банды с Винтер-Хилл, организованной преступной группы, контролировавшей вымогательства, торговлю наркотиками и другие незаконные виды деятельности в Бостоне. В 1995 г. обвиненный в 19 убийствах Уайти бежал. Он все еще в бегах и занимает место в списке «десяти самых разыскиваемых ФБР преступников»
[357].
