– Я справлюсь… – проговорила она поспешно. – Справлюсь во имя Того, кто возвестит приход утра!
– Хорошо! – Мессер запахнулся полой плаща, шагнул к двери – и тут же растворился в полутьме.
Аглая удивленно оглядывалась.
В помещении не было никого, кроме нее. То есть были еще две восковые фигуры – монах-инквизитор в плаще с капюшоном и его жертва, растянутая на дыбе.
Аглая подошла к монаху, опасливо дотронулась до его руки – и почувствовала неживой холод манекена.
– Женщина, – раздался за ее спиной недовольный голос экскурсовода, – написано же – экспонаты руками не трогать!
Наутро к Софье в покои пришел господин Димитрий и сказал, что лошади готовы и можно продолжать путь.
И сразу после завтрака огромный обоз царевны выехал с постоялого двора, проехал через ворота в окружавшей Колывань крепостной стене и медленно двинулся в сторону ее новой жизни.
Софья то и дело выглядывала из своего дорожного возка.
Она видела огромную бедную страну, страну своего сна. Она видела нищие деревни, темные леса, заливные луга и полноводные реки. Время от времени на холме поодаль от дороги царевна видела скромную деревянную церковь, и от этой церкви на нее веяло смирением и покоем, как будто сама Богородица осеняла царевну Софию крестным знамением.
Вскоре к ней в возок подсел епископ Аччии.
Велеречивый итальянец снова завел разговор о необходимости церковной унии, о том, что долг Софии как христианки и католички – способствовать воссоединению церквей. Она слушала его – и слышала фальшь и бессердечие. Нет, она больше не католичка. Отец принял католичество, когда приехал в Рим, чтобы спасти своих детей и обеспечить им покровительство папского престола. Но теперь она не в Риме.
Обоз медленно двигался по раскисшим, разбитым дорогам. По вечерам они останавливались на постоялых дворах, в темных маленьких комнатах, полных дыма и чада, или просто в крестьянских избах. Узнав, что в обозе едет царьградская царевна, будущая жена великого князя, служители постоялых дворов пугались, суетились, несли все самое лучшее из кушаний – но и это лучшее было почти несъедобно. Постели были неудобны, в маленькие окна едва пробивался свет. Итальянские священники и прелаты, сопровождавшие царевну, ворчали и ругались, Софья же молчала и постепенно проникалась духом этой страны, где предстояло ей прожить всю оставшуюся жизнь.
День ото дня становилось холоднее, и однажды утром, выйдя на улицу, царевна увидела, что вся земля вокруг окутана белоснежным саваном снега. Проходившая мимо молодая румяная женщина с коромыслом улыбнулась и проговорила:
– Покров!
Царевна повернулась к греку-переводчику, спросила, что это значит. Тот пояснил:
– Сегодня праздник Покрова Богородицы, в этот день здесь всегда выпадает снег.
Дальше ехали по свежему снегу, переставив повозки с колес на санные полозья.
Вскоре миновали Новгород – большой и богатый город, не хуже любого немецкого или итальянского города, с десятками белокаменных церквей. Горожане встретили царевну с большой честью, вынесли ей хлеб на вышитом полотенце и дорогие подарки, колокола на церквах звонили не переставая.
Наконец, уже в середине ноября, подъехали к Москве.
Царевну встретили далеко от города. Навстречу ей выехали московские вельможи в дорогих длинных шубах, важные священники, слуги и приближенные великого князя. Вельможи низко кланялись, попы кадили, подносили иконы для поцелуя.
Епископ Аччии морщился, кривился, однако не смел прямо роптать. Прежде чем войти в город, он достал из своего возка большой золоченый латинский крест, облачился в расшитую золотом сутану, выехал вперед обоза. Однако к нему подъехал знатный вельможа на белом коне и что-то недовольно сказал по-русски.
Епископ повернулся к своему толмачу, тот объяснил, что с латинским крестом въехать в Москву не позволят, великий князь и митрополит Филипп будут зело недовольны.
Епископ смирился, решил, что мудрый политик должен уметь отступать, когда того требуют высшие соображения, спрятал крест на прежнее место и вернулся в свою повозку.
Наконец, под несмолкаемый звон колоколов, въехали в Москву.
Москва удивила царевну.
Видывала она города поболее и покрасивее – огромный, по-восточному пышный Константинополь, вечный Рим, богатая Генуя, прочие итальянские города, каждый со своим неповторимым лицом.
Но в этом северном городе было что-то необыкновенное, словно он говорил с Софией на родном ее языке.
Лариса сверилась с адресом и нажала кнопку домофона.
– И кто стучится в дверь ко мне? – послышался веселый мужской голос.
– От Андрея Егорыча! – ответила Лариса.
– Раз от Андрея Егорыча, то заходите! – пригласил голос, и дверь открылась.
Дом был новый, и лифт, чистый и скоростной, с большим зеркалом, бесшумно вознес Ларису на пятнадцатый этаж. Лестничная площадка была выложена узорной кафельной плиткой, и двери квартир были солидными и дорогими.
Лариса мимолетно расстроилась – никак ее внешний вид не подходил к этому дому. Может, стоило надеть новые сапоги и пальто, что она купила прошлой весной в дорогом магазине с большой скидкой? Но сегодня с утра похолодало, и пошел уже осенний, мелкий и нудный дождик, так что Лариса оделась попроще, как всегда она ходит по уколам. Опять же, куда красоваться? К инвалиду идет… Кто же знал, что инвалид в таком доме приличном обитает. Вот никогда не угадаешь!
Дверь нужной квартиры открылась сама, как только Лариса приблизилась. Перед ней была довольно просторная прихожая, потом послышалось тихое жужжание, и выкатилось инвалидное кресло. Вполне современное, легкое и самоходное. Ну да, в такой квартире не на допотопном же страшилище рассекать.
В кресле сидел мужчина лет сорока, он был одет в шерстяную клетчатую рубашку и джинсы. Темные, слегка с проседью волосы, живые карие глаза, чисто выбрит.
Острым профессиональным взглядом Лариса отметила и бледность, которая появляется, когда человек долго не бывает на свежем воздухе, и нездоровую худобу, в остальном больной выглядел вполне сносно. Но почему, собственно, больной? Лариса опомнилась – она же не лечить его пришла.
Тут она сообразила, что слишком долго стоит молча. И поймала на себе взгляд хозяина квартиры. Оказывается, он тоже ее разглядывал. Причем взгляд это был не простой, а оценивающий.
– Здравствуйте, Владимир… – запинаясь, сказала Лариса, она чувствовала себя неловко.
Если бы пришла к больному, то заговорила бы бодро, жизнерадостно, тараторила бы не переставая, рассказывала что-нибудь веселое, успокаивающее. А с этим непонятно, как себя вести. Вроде бы смотрит пристально, а не нагло.
– Привет! – сказал он и улыбнулся.
Улыбка у него была хорошая, лицо сразу осветилось, глаза заблестели. Лариса невольно улыбнулась в ответ. Он еще раз окинул ее взглядом, как бы выставляя оценку, и Лариса поняла, что по пятибалльной системе он поставил ей четыре. И то хлеб, сама бы она себе больше тройки никогда не выставила.
