– Да она такой не была никогда! – кричу я в ответ. Но он уже развернулся и идет прочь.
Я медленно выдыхаю, а он захлопывает за собой дверь. Сердце колотится в груди. Руки трясутся.
Мысли возвращаются к бездомным – я вспоминаю их запавшие глаза и сгорбленные спины. А потом девушек из «Рокстар». Я иногда видела, как они выходят с работы, пропахшие сигаретным дымом, по́том и душным парфюмом, с потекшим макияжем. Угроза мистера Элсоула напоминает, где я могу оказаться, если мне не улыбнется удача в ближайшее время, если я не начну принимать сложные решения.
Я найду способ разжалобить его, смягчить его. «Просто дайте мне еще недельку, и клянусь, я отдам вам половину денег. Обещаю». Я прокручиваю эти слова в голове, засовывая ключ в скважину и открывая дверь.
Внутри темно, даже несмотря на неоново-голубое освещение за окном. Я включаю свет, кидаю ключи на кухонную стойку, а скомканное извещение о выселении – в мусорку. И останавливаюсь, осматривая квартиру.
Это крохотная студия, доверху набитая вещами. Трещины в крашеной штукатурке змеятся по стенам. Одна из лампочек в единственной люстре перегорела, а вторая уже на последнем издыхании и ждет, когда же ее заменят, прежде чем она окончательно погаснет. Мои очки Warcross лежат на раскладном обеденном столе. Я взяла их напрокат задешево, потому что это старая модель. Две картонные коробки всякого барахла стоят на кухне, два матраса лежат на полу у окна, а остаток места занимают древний телевизор и старый, горчичного цвета диванчик.
– Эми.
Приглушенный голос послышался с дивана из-под одеяла. Моя соседка по комнате садится, протирает глаза и проводит рукой по спутанным светлым волосам. Кира. Она заснула в очках Warcross, и на ее щеках и лбу остались отпечатки. Она сморщивает нос.
– Ты снова привела какого-то парня?
Я качаю головой:
– Нет, сегодня я одна. Ты отдала мистеру Элсоулу свою половину денег, как обещала?
– Ой, – она избегает моего взгляда, свешивает ноги с дивана и тянется к недоеденному пакету чипсов. – Я передам их ему до выходных.
– Ты же понимаешь, что в четверг он нас выкинет отсюда, да?
– Мне никто этого не говорил.
Я сжимаю спинку стула. Она весь день не выходила из квартиры и даже не видела извещения на двери. Я делаю глубокий вдох, напоминаю себе, что Кира тоже не смогла найти работу. После целого года поисков она сдалась и замкнулась, проводя дни за игрой в Warcross.
Это чувство мне хорошо знакомо, но сегодня ночью я слишком устала, чтобы быть терпеливой. Интересно, поймет ли она, что нам действительно придется жить на улице, когда мы окажемся на тротуаре со всеми своими пожитками.
Я стягиваю шарф и толстовку и остаюсь в своей любимой майке. Потом иду на кухню и ставлю согреваться кастрюлю с водой. После этого направляюсь к двум матрасам у стены.
Наши с Кирой кровати разделяет самодельная перегородка из склеенных вместе старых картонных коробок. Я обустроила свою часть так уютно и аккуратно, как только могла, украсив золотистыми гирляндами. На стену пришпилена карта Манхэттена с моими пометками, а также журнальные обложки с Хидео Танакой, рейтинг лучших игроков-любителей Warcross’а и рождественские украшения из моего детства. Мое последнее сокровище – одна из старых отцовских картин, единственная оставшаяся – аккуратно прислонена к стене возле матраса. Холст просто пестрит цветами, краска лежит плотными мазками и как будто еще влажная. У меня было больше его картин, но их приходилось продавать каждый раз, когда у меня начинались финансовые проблемы, таким образом постепенно стирая память о нем в попытке пережить его отсутствие.
Я плюхаюсь на матрас, и он отвечает громким скрипом. Потолок и стены залиты неоновым голубым светом от магазинчика с алкоголем через дорогу. Я лежу неподвижно, прислушиваясь к постоянному далекому вою сирен где-то на улице. Мой взор устремлен на старое пятно от воды на потолке.
Будь отец здесь, он бы уже суетился, смешивая краски и отмывая кисточки в банках. Возможно, обдумывал бы программу весеннего семестра или планы на нью-йоркскую Неделю высокой моды.
Я смотрю на квартиру и притворяюсь, что он здесь, его здоровая, неболеющая версия; что его высокий стройный силуэт вырисовывается в дверном проеме, густая копна крашеных синих волос отсвечивает серебром в темноте, щетина аккуратно подстрижена, глаза в очках с черной оправой, выражение лица мечтательное. Он был бы одет в черную рубашку, не скрывавшую его цветные татуировки, извивающиеся на правой руке. И вообще выглядел бы он идеально: ботинки начищены, брюки выглажены, разве что несколько пятнышек краски на руках и волосах.
Я улыбаюсь воспоминанию, как сижу в кресле, болтаю ногами и смотрю на бинты на коленях, пока папа наносит временную краску мне на волосы. Щеки у меня все еще мокрые от слез после возвращения из школы, откуда я прибежала в рыданиях, потому что кто-то толкнул меня на перемене, и я порвала любимые джинсы. Отец работал и напевал под нос. Закончив, он поднес зеркало к моим глазам, и я вскрикнула от восторга. «В стиле Живанши, очень модно, – сказал он и легонько щелкнул меня по носу. Я захихикала. – Особенно когда мы их вот так завяжем. Видишь? – Он собрал мои волосы в высокий хвост. – Не привыкай к цвету – он смоется через пару дней. А теперь пойдем поедим пиццу…»
Папа, бывало, говорил, что моя старая школьная форма была прыщом на лице Нью-Йорка. Он говорил, что мне нужно одеваться так, словно мир лучше, чем он есть на самом деле. Он каждый раз покупал цветы, когда шел дождь, и наполнял ими дом. Он забывал вытереть руки после рисования и оставлял цветные отпечатки пальцев по всей квартире. Он тратил свою скромную зарплату на подарки для меня и художественные принадлежности, на благотворительность, одежду, вино. Он смеялся слишком часто, влюблялся слишком быстро и пил слишком много.
Потом однажды днем, когда мне было всего одиннадцать, он вернулся домой, сел на диван и невидящим взглядом уставился в пустоту. Он только что вернулся от доктора. Через шесть месяцев его не стало.
У смерти есть ужасная привычка: обрезать все нити, которыми ты связал свое настоящее и будущее. Нить, где отец наполняет твою комнату цветами в день выпускного. Где он придумывает дизайн твоего свадебного платья. Где он приходит в гости на ужин в твой будущий дом каждое воскресенье, где поет, не попадая ни в одну ноту, отчего ты просто загибаешься со смеху. У меня были сотни тысяч таких нитей, и в один день их все обрезали, оставив мне лишь счета за лечение и долги за азартные игры. Смерть даже не дала мне объекта для ненависти. Все, что я могла делать, – смотреть в небо.
После смерти отца я начала копировать его внешний вид: взлохмаченные волосы неестественного яркого цвета (я готова тратить деньги лишь на коробки с краской) и рукав из татуировок (его мне из жалости бесплатно набил татуировщик отца).
Я слегка поворачиваю голову и смотрю на татуировки, ползущие по моей левой руке, провожу ладонью по рисункам. Они начинаются от кисти и бегут вверх до плеча; яркие оттенки синего и бирюзового, золотого и розового – пионы (любимые цветы отца), дома в стиле Эшера, поднимающиеся из океанских волн, музыкальные ноты и планеты на фоне бескрайнего космоса – напоминание о ночах, когда отец возил меня за город смотреть на звезды. И, наконец, венчает их изящная строчка вдоль левой ключицы, мантра, которую повторял мне папа, мантра, которую я повторяю себе, когда все становится особенно мрачно.
