– Но если Эзабет умрет, богохульство умрет с ней, – указал я.
Линдрик покачал головой.
– Идеи живучи. Представьте, что Эзабет умерла при загадочных обстоятельствах. Представьте скандал, внимание к ее работе. Из Морока вызывают Дантри, он начинает расследование. Может, он сумеет найти доказательства, достаточные для суда. Может, отправит на дыбу весь персонал Мод, чтобы выудить правду.
– Не отправлю, – сказал Дантри, и я ему поверил.
Мягкотелый.
– Но они-то этого не знают, – указал Линдрик, сочувственно хлопая графа по плечу, словно утешая пса, лишенного косточки. – А шумихи они хотят меньше всего. Пока Эзабет живет безумной – ее идеи и слова будут бредом. Если она погибнет, ее работа перейдет к любому другому спиннеру, достаточно умному и дерзкому, чтобы перенять эстафету.
– То есть, чтобы все шито-крыто и тихо, – подытожил я.
– А главное – легально, – добавил Линдрик. – И у них все прекрасно работало до тех пор, пока не стало ясно: Эзабет не удержать в Мод. Дантри имеет все законные права забрать Эзабет, и потому его пытались убить сначала в Мороке, потом здесь, провоцируя на дуэль с Хайнрихом Аденауэром. А он, при всем его клоунском виде, настоящий дьявол с рапирой. А когда провалились изящные планы, графа попытались застрелить в жалкой пивнушке.
– «Колокол» вовсе не жалкая пивнушка, – огрызнулась Ненн.
– Это не просто попытка княгини Эроно заткнуть рот Эзабет, – тяжело выговорил я. – И это не только маршал Венцер. Тут все трое: и княгиня, и маршал, и князь Аденауэр. И проклятый духами Орден. И, наверное, каждая гребаная шишка Валенграда.
Я откинулся на спинку кресла, закрыл лицо ладонью. Политика. Как я ненавижу это дерьмо! Я ненавидел ее еще тогда, когда носил вычурное имя, когда впервые встретил Эзабет и мы бежали вместе по лугу. Я ненавидел политику и тогда, когда впервые взял офицерский патент, а офицеры фыркали друг на друга, стараясь или высмеять меня, или подружиться со мной. Я ненавидел политику, когда моя жена усердно передавала в письмах клочки сплетен, которые могли бы, по ее мнению, помочь мне с карьерой. Я ненавидел политику, когда стал генералом, ненавидел ее, когда умер Тороло Манконо. Я потерял свой пост, свое имя и жену, но вот я, теперешний, кручусь в дерьмовом котле политики вместе со всеми остальными. Только Безымянные способны заварить кашу хуже, чем политики.
Мать честная, как же надо поговорить с Вороньей Лапой! Я ненавидел его и за то, что он такое, и за то, что он учинил со мной – но мне нужен старый колдун. Давно я уже не хотел по-настоящему переговорить с пернатым ублюдком.
Линдрик пристально посмотрел на меня.
– Капитан, скажите мне: если бы решать пришлось вам, вы бы позволили Эзабет продолжать исследования? Если бы явились драджи – а они уже идут, – попытались бы вы запустить Машину, даже зная, что колеса повозки могут отлететь? Рискнули бы вы уничтожением Дортмарка? А может, разрушением целого мира?
Я не смог ответить. И оно к лучшему.
– Глубинные короли уже подозревают, – вместо того сказал я. – И потому идут. Прямо сейчас. Они ведут свои легионы и обвалятся на нас волной железа и огня. Так что пусть Эзабет быстрее управляется со своей теорией. У нас почти не осталось времени.
Глава 24
Нечем заняться. Эзабет безвылазно сидит, выскребая на бумаге скрытую мудрость, почерпнутую из говенных записей Малдона. Ненн снует между окнами, выглядывает в щели ставень, словно ожидая солдат, явившихся арестовать нас. Но на улице спокойно и мирно. Я принял ванну, смыл пот и кровь. В доме были нагреватели на фосе. Личный проект Отто. Интересно, как там Тнота? Жив ли он? Если новости скверные, не хотелось бы их узнавать, по крайней мере, сейчас.
Вечерело. Дестран принес овощной суп с хлебом, и мы уселись за столом, как страннейшая семейка. Сперва мы попытались общаться, но разговор скоро утих. Все погрузились в собственные мрачные мысли. Я не знал, что делать. Не моя ответственность, не мои возможности. Я свое сделал. Эзабет спасена, жива и здорова. А это немало. Это должно что-то значить.
Сейчас все поменялось, за мою голову наверняка назначена цена.
Смеркалось. Настало время Линдрику идти на мануфактуру. Если он не покажется на работе, его хватятся. Я пообещал, что позабочусь об Эзабет, и Отто ушел. Конечно, он принял нас в своем доме, не держал зла, но что-то в нем мне по-прежнему упорно не нравилось. Что б он ни говорил – я не доверял коротышке. Доверять слишком умным всегда глупо. Доверять я мог всего четырем людям в этом мире. Трое из них сейчас в этом доме. А четвертый либо заигрывает с хирургом, либо пасется с Большим Псом на небесах. Какая же бедному Тноте выпала монета? Жив ли он?
Я стоял на лестничной площадке третьего этажа и глядел в окно на Газерс. Это квартал новых богатеев, там тихо по вечерам. С труб вился дым многих сотен очагов, унося к небу молитвы голодных и нищих Валенграда. На каждый особняк, подобный линдриковскому, приходится тысяча голодных ртов в трущобах. Валенград – дрянное место. Его не стоит спасать. Мне не нужно спасать его. Даже если бы я хотел его спасти, мне нечем. Его уже никто не может спасти.
– О чем ты думаешь? – спросила Ненн.
Хотя она и невзлюбила Эзабет, но говорила тихо, чтобы не разбудить ее, спящую в соседней комнате. Правда, Эзабет сейчас не разбудил бы и залп из полусотни пушек. Дантри принес чай и обнаружил ее, перемазанную чернилами, храпящей за столом.
– Я думаю, что дела зашли уже далеко за наше разумение, – ответил я. – Нужен Безымянный. Если «малыши» свободно разгуливают по Валенграду, все куда хуже, чем мы полагали. «Малыш» осмелился лезть на станцию – уже погано. Но если он после того зашел в город…
Я покачал головой.
– Но если тварь уже вызнала про то, что Машина полетела к чертям, чего тогда хотеть от твоей знатной плюгавой куклы?
Ну вот не знаю, отчего меня до сих пор удивляет, с какой быстротой умеет соображать Ненн. Но удивляет всегда.
– Хороший вопрос.
– Ты и в самом деле считаешь, что здесь замешан Венцер?
– Не уверен. И это наша ближайшая забота – проверить, залез ли Железный Козел в дерьмо, или его используют, как всех нас. Ненн, мы все – марионетки. Кто-то дергает за ниточки. Не важно, кто именно, князья или маги. Рано или поздно им надоест и они обрежут нитки.
– Капитан, ты снова так говоришь.
– Как?
– Будто ты должен управлять всем миром и злишься из-за того, что тебе не дают.
Она усмехнулась мне. У меня на мгновение стало легче на душе. Я даже улыбнулся в ответ. У Ненн была пачка тонких сигар, и мы скурили их, глядя на то, как растут тени и тускнеет небо. Мы глядели на запад и не видели расколотых, в кровавых синяках небес Морока. И это замечательно. Иногда так хочется видеть настоящее, не испорченное, правдивое небо.
– Нам нужно еще одно Сердце пустоты, – сказал я. – Машина Нолла – не выход. И никогда им не была. Она просто повязка на ране. Теперь кровь потекла снова, и если Воронья Лапа не найдет выхода, грохнут нас всех.
