– Не только рука. Вся я, – ответила Эзабет. – Под этой вуалью – только шрамы. Вы просто не понимаете.
– Но это же неправда!
Я отчетливо помнил ее лицо, свежее и прекраснее, даже чем в юности. Сильное, дерзкое, прекрасное лицо. Но ко мне медленно и тяжело подошло понимание. Я не хотел говорить об этом, не хотел убеждаться в том, что это правда. Я чувствовал себя так, будто долго вертелся, будто закружилась голова и мир потерял смысл, словно меня ударили в лицо, словно я напился до такой степени, что мир швырнул меня в канаву и оставил там лежать одиноким и замерзшим. Нет, оно было еще хуже.
– Ты видел ложь, – прошептала Эзабет. – Плетение света. Иллюзию. Я перепугалась, увидев тебя в коридоре. Драджи подошли так близко. Я подумала, что, если покажу тебе лицо твоей давней любви, ты поможешь мне. Защитишь меня. Спасешь. Мне была нужна твоя помощь.
Она отвернулась.
– Пожалуйста, не сердись на меня. Но я не та, кем ты считаешь меня. Когда ко мне впервые пришел свет, сияние выжгло половину усадьбы. Я два года пролежала в постели, с обожженной кожей, в гноящихся язвах. Отец нанял всех хирургов, врачей и аптекарей, каких мог, чтобы я не умерла. Но никаких «фиксеров». Отец возненавидел магию и то, что она сделала со мной. И меня вытащили из смерти. Меня кормили через воронку. Я помнила только боль. Когда пришел свет, отгорела половина руки. Остальное лучше не видеть никому. Маска не из скромности. Это ради тех, кто рядом. Никто не должен видеть ужас под ней.
– Мне все равно, – сказал я.
– Если бы ты видел меня без маски, ты бы так не сказал.
Я не знал, что ответить. Стоял молча. Молчала и она.
– Прости, – наконец выговорил я. – Твой несчастный случай… ведь потому расторгли все, ну, с нами? Потому все сорвалось?
– Сияние пришло через месяц после того, как я вернулась домой. Никто не знал, выживу ли я. Но сомнений не было: если я и выживу, то останусь чудовищно уродливой. Нечестно было бы предлагать меня тебе. Ты бы отказался.
– Не отказался бы.
– Вряд ли, – выговорила она.
Ее голос задрожал. Мне показалось, она вот-вот заплачет. Но она стиснула волю в кулак и загнала дрожь глубоко внутрь.
– Ты отказался бы. И имел бы на то полное право. Тебе нашли настоящую жену. Ту, с которой ты мог быть счастлив.
– Я никогда не был счастлив.
– А говорили, был. У тебя были дети.
– Они умерли, – сказал я.
– Я знаю.
– Меня заставили взять жену, шестнадцатилетнюю девочку. У моей семьи было имя, у нее – деньги. Я почти не знал ее. Тогда я заботился лишь о том, чтобы заработать репутацию блестящего офицера, сделать карьеру и полировать медали. Я хотел доказать, что стою купленного родителями офицерского патента.
Я покачал головой:
– Мне следовало лучше смотреть на то, что у меня в руках. А я позволил ему утечь сквозь пальцы.
– Никто не живет без сожалений. В особенности здесь, под этим небом.
Моя память – как свинец на плечах. На моей правой руке среди зеленых черепов – три полураскрывшихся цветка. Моя память. Чтобы не потерять, даже когда очень захочешь.
– Она подарила мне детей, а я был слишком молод и слишком занят собой, чтобы оценить дар. Она выпрыгнула с башни в ночь летнего солнцестояния. Но убил мою жену стыд, и задолго до того. Ты знаешь эту историю. Все ее знают.
– Вина не на тебе, – сказала Эзабет. – Не ты потребовал дуэль. Лишь святые духи могут судить тебя.
– Иногда я думаю, что лучше бы я позволил Тороло Манконо убить себя. Той ночью выжил я, но не выжило мое имя. Наше имя. Имя моих детей. Наверное, когда моя жена спрыгнула, она взяла их с собой из мести. Ведь я сделал ее отверженной. Женой монстра.
– Ты виновен в ее решениях настолько же, насколько и в моих, – заметила Эзабет.
С ее пальцев сорвались искры света, лениво поплыли в ночь. Эзабет не первая говорила мне это и не последняя, кому я не поверил. Она нерешительно потянулась ко мне, опустила руку.
– Это было страшно и жестоко. Дети ни в чем не виноваты. Но не ты выбрал их судьбу.
– Я всегда пытался делать то, что должен. И я бы отдал все, чтобы вернуть их. Я сожалею не об их смертях. Мы рождаемся, бежим наперегонки со смертью, а она все равно догоняет нас. Я жалею о напрасно потерянных годах. Я мог быть отцом и мужем, а вместо того просиживал на границе. Мне было легче глядеть на расколотое небо, чем на робкую надежду в глазах жены. Всякий раз, когда я был с ней, я хотел, чтобы вместо нее была ты. Я хотел, чтобы мы снова были вместе. Я хотел того, что уже ушло.
– Мы были всего лишь детьми, – сказала Эзабет.
В ее голосе не было горечи, отравившей каждое мое слово, – лишь зрелая мудрость и усталость.
– Детьми среди лета. Фантазиями. Мечтами.
– Отчего же оно до сих пор как самое настоящее и живое? – тяжело выговорил я.
Эзабет выпрямилась, гордо вздернула укрытый платком подбородок – гибкая и сильная, как стальной клинок. Она излучала силу так же, как ее кожа – свет.
– Я не та девочка. И ты – не тот мальчишка. Мы изменились. Изменился мир. Ты помнишь девчушку в юбке, носившуюся за бабочками и звавшую кроликов по именам. Я помню мальчугана, лучившегося от гордости, норовившего показать мне, как здорово умеет ездить на лошади, всякий раз причесывавшегося, когда думал, что я не смотрю. А что мы сейчас? Я – изуродованная полусумасшедшая колдунья. Ты – горький пропойца с руками по локоть в крови. Жизнь жестоко обошлась с нами, вылив нашу юность в такие страшные формы. Но прошлого не вернуть. Мы – то, что мы есть сейчас. Для нас больше нет лета. Приближается финал. Мы знаем, каким он будет: страх и смерть, дхьяранские солдаты, топчущие наши поля, метки Глубинных королей на людях. Мужайся. Не надо поддаваться мыслям о лете. Никто из нас не может позволить их себе.
Я стоял безголосый, как труп трехнедельной давности. Новые оскорбления разбередили старые раны. Конечно, она права. Я больше не тот безудержно веселый, наивный мальчишка, не видящий ничего вокруг, кроме нее. Я сменил имя и стал другим. Она сменила лицо и стала другой. Если дать лжи время, она может завладеть жизнью.
Наши маски превратились в настоящие лица.
Эзабет с вызовом глядела на меня. Попробуй оспорь!
Я не оспорил. Глуповатая мечта о любви стала холодной и жесткой, как чугун. Пусть она засохнет, рассыплется, умрет. Мечта наивного дуралея. Лучше уж вернуться к прежнему себе. У наемного убийцы всегда много работы.
Глава 25
Я думал, что покончил с мечтами о военной карьере, славе доблестных атак и восторгах знати. Эта куча козьего дерьма давным-давно похоронена вместе с моей женой и детьми. Десять лет я копошился в грязи с людьми, которых с удовольствием грохнул бы, вместо того чтобы здороваться. Я брался за самую бессмысленную, грязную, нудную работу и добывал достаточно, чтобы беспробудно пить в грязном закуте под протекающей крышей. Я больше не хотел мешаться в великие стратагемы генералов, интриги знати и ежедневный кровавый кошмар на фронте.
