Я пришел домой с затуманенной головой и странно пустыми карманами. Вряд ли я мог настолько проиграться в шашки. И вот, в довершение всех моих бед, на порог ступил парнишка с серой кожей и оранжевыми совиными глазами. Мелкий бес от Саравора. Мальчишка молча протянул мне коробку размером с человечью голову, завернутую в коричневую бумагу и перевязанную бечевкой. Я взял, внутри что-то перекатилось.
– От Саравора? – спросил я.
Мальчишка кивнул.
– А мне обязательно нужно смотреть, что внутри?
Мальчишка не ответил – то ли не понял вопроса, то ли не счел нужным отвечать.
– Хочешь зайти, посидеть немного?
Он покачал головой. Малыши пестрого колдуна немые. Я подумал, есть ли вообще у них язык, и содрогнулся от омерзения. Парнишка пошел прочь.
– Постой, – позвал я.
Он обернулся, но не стал смотреть мне в глаза.
– Если я убью твоего хозяина, ты станешь счастливее?
Мальчик пару секунд стоял неподвижно, затем покачал головой – совершенно безучастно, механически. Потом он повернулся и ушел. Я, хмурясь, глядел ему вслед. Может, он не видел лучшей жизни и ему просто не с чем сравнивать? А может, у него странная привязанность к колдуну, какая иногда рождается между рабом и хозяином? Или жизнь с извращенным больным ублюдком все-таки лучше жизни уличного бродяжки? Хотя это трудно представить.
В коробке оказалась отрезанная голова. Я посмотрел на нее без удивления. Таким меня уже не впечатлить. Я поставил голову на стол. Сухая морщинистая кожа старика. Но волосы еще темные и длинные, как у юноши. Старик умер чисто выбритым, кожу вокруг разреза аккуратно зашили.
– И что мне с этим делать? – спросил я.
Мертвецкие веки задрожали, открылись. Я ожидал чего-то подобного, потому сел в кресло, откинулся на спинку и спросил:
– Чего хочешь?
– Галхэрроу, я хочу мои деньги, – ответил Саравор.
Глава повернулись в глазницах, уставились на меня. Но челюсть не двинулась. Изо рта вырывалось шипение, складываясь в слова, – словно выходили газы из трупа.
– Я достану твои гребаные деньги.
– Галхэрроу, ты мне нравишься. Ты мне даешь работу, приносишь плоть, чтобы чинить и лепить ее.
– Я думаю, что ты еще хуже драджей.
Голова протяжно зашипела. Наверное, рассмеялась.
– Ты мне нравишься, но, когда речь о делах, я забываю о своих пристрастиях. Часы тикают. Пришло известие, что многие из нас тут не задержатся. Я не намерен сидеть сложа руки и ждать, пока меня пригласят ко двору Глубинных королей. Потому я переношу дату твоего расчета. Галхэрроу, достань мне деньги, или тебе придется худо. Надеюсь, ты не забыл, что я владею тобой?
– Ты, гребаный кусок дерьма, ты не владеешь мной…
Несомненно, обзывать мага – дурная идея. Серебряный дракон в моей груди пошевелился, приподнял рогатую голову и плюнул огнем.
Трудно в точности описать мои ощущения. Но представьте, что ваша кожа вдруг растянулась и обвисла, стала вроде плаща, но по-прежнему присоединена к вам. А теперь представьте, что титан схватил в ладонь кусок вашей кожи и упорно крутит, и всего вас крутит и ломает. Вы весь перекореженный, но кожа отчего-то не рвется. Наконец, представьте, что эта кожа и рука титана – у вас внутри, и это ваше сердце так терзают и крутят. Пол вдруг поднимается и ударяет по носу, потому что вы на мгновение потеряли сознание и грохнулись наземь. Кстати, свидание с полом не метафора. Я и в самом деле отключился.
– Галхэрроу, заплати мне, – прошипел Саравор из мертвецкого рта. – Заплати мне поскорее, иначе я возьму свое твоей плотью или душой. Мне сгодится и то и другое. Я тебя жду.
Глава 29
Дождь лил как из гребаного ведра, прямо смывал с лестницы. Наверху ветер подхватил плащ, затрепал, задергал, волосы прилипли к лицу. Вдалеке ревела гроза. Бронзовое небо Морока отзывалось диким воем, расщелины полыхали белым огнем.
– Ты здесь всю ночь? – спросил я у бедолаги-часового, выскочившего из будки.
– Не по своей воле, – ответил тот, сплевывая дождем. – Приятель, если у тебя хоть капля здравого смысла в башке – вали отсюда.
В самом деле, зачем я приперся сюда? Дождь промочил насквозь мой плащ, дублет, рубашку, добрался до белья, леденил руки даже сквозь толстые кожаные перчатки. Я глядел в Морок, окутанный быстро густеющим сумраком, уперев руки в парапет, и моргал, чтобы стряхнуть воду с век. Сперва по лицу текла только вода, потом еще и слезы. Со мной такое редко. Слишком уж накопилось всякого дерьма внутри. Я не плакал с тех пор, как умерли мои дети. Не было повода. Хотя, может, я плакал вовсе не из-за них и жены, а только из-за себя. С тех пор внутри ссохлось, стало тверже мореного дуба, и я уверился, что мне на все и всех наплевать. Мне и в самом деле много лет удавалось изображать прожженного циника. Я суетился днем, разбивал головы и вколачивал понятия всякой дряни, напивался к ночи, в голове не оставалось ничего, кроме желания обвалиться на подушку, и чтобы мир не качался вокруг. Никаких тяжелых мыслей. Я опустился настолько, что наплевал и на достоинство, и на гордость, и на всякую надежду. Они стали чужды моей жизни – как и большинство людей вокруг. К чему думать о недостижимом?
Эзабет Танза разбила меня. Она не дала мне надежду, всего лишь разбудила детскую фантазию. Но она показала то, чего я хотел больше очередной бутылки. Я никогда всерьез не думал, что Эзабет может стать моей. К чему самообман? Но было так хорошо вдруг снова помечтать, потосковать о том, что могло бы быть. Оттого чувствуешь себя живым.
А теперь я не нужен ей. Все промелькнуло, сгинуло, и вот я стою, промокший насквозь, на темной стене Валенграда и выплакиваю десятилетие боли, отчаяния, отвращения и ненависти к себе в лютую бурю, которой по-настоящему наплевать. Пусть вернется черная глухая пустота внутри, снова завладеет местом, которое занимала Эзабет. Мне нужна дыра в сердце, чтобы снова ощутить себя цельным. А еще я, помимо воли, хотел причинить Эзабет боль. Пусть ей станет, как мне! И за эти мысли я ненавидел себя еще больше.
А мои слезы и отчаяние, словно магия, вдруг призвали ее.
Я не сразу узнал Эзабет в сером человечке, качающемся под ветром, пробирающемся вдоль стены. Полы плаща дико трепыхались за ней, будто пойманный демон.
– Капитан Галхэрроу! – крикнула она.
Я едва различил крик за ревом бури. Эзабет посмотрела мне в глаза. С ее маски стекал дождь.
– Какого черта ты здесь делаешь?! – заорал я, стараясь перекричать ураган.
– Твои люди сказали искать тебя здесь, потому что ты поднимаешься сюда каждый день с тех пор, как мы говорили там, на крыше. Я хотела повидать тебя.
– Я здесь, и ты повидала меня. Чего ты хочешь?
– Я хочу попросить.
Попросить. Меня. О духи, да я ведь люблю тебя. Черт, нет, это ты заставила меня полюбить тебя. Я тебя ненавижу. Попроси – откажу. Да ты у меня не допросишься и прошлогоднего снега. Но попроси – и я отдам тебе весь мир.
