Я плюхнулся на кровать, охватил голову руками. Так душно и тяжело, жжет глаза, льдом сперло глотку. Я болен, измучен, разочарован. Но я не могу сдаться. На то у меня нет воли. Пока.
– Мне нужны ответы, – сказал я. – Надеюсь, ты поможешь мне добыть их?
– Я сделаю, что смогу.
Как обычно – такая уверенная, спокойная, готовая. Ее сила будто заполнила пустоту во мне – солидная, крепкая, тяжелее и больше самой Эзабет. Я закатал рукав и показал ей ворона. Когти птицы обвились вокруг рукояти меча. Ворон, казалось, излучал угрозу.
– Мне нужно поговорить с Вороньей Лапой. Ты можешь вызвать его?
Эзабет ущипнула мою руку, провела пальцами по бугристой, шелушащейся коже.
– О духи милосердные, зачем он учинил такое с тобой?
– Я заплатил долг. Мне нужно поговорить со стариком. Ты можешь использовать татуировку, чтобы вызвать его?
– Это магия Безымянных. Она совсем не похожа на магию спиннеров. Я не знаю, как справиться с ней.
– А можешь попытаться?
Она задумалась, водя пальцами по контурам татуировки – так легко, осторожно, нежно. На мгновение у меня перехватило дыхание. Она поправила канистру у пояса.
– Я могу выжечь его из тебя, – нерешительно выговорила она. – Но будет больно.
Я снял пояс и наложил жгут на плечо, словно Эзабет собиралась ампутировать мне руку. Что не исключено.
– А что мне терять? – спросил я и посмотрел ей в глаза – холодные, решительные.
Черт, в этих глазах можно утонуть.
Свет полыхнул в мою руку. Эзабет не стала ждать, пока я подготовлюсь, не подала сигнала, но просто взялась за работу. Было больно. Очень. Свитый и загнанный в канистру фос хлынул в мою руку, и, хотя она засияла белым золотом, я отчего-то знал: это свет Клады, холодной, голубой и спокойной. Правда, при такой интенсивности в ее свете не осталось ни прохлады, ни покоя. Загоняя фос в мою руку, Эзабет прямо-таки лучилась им, он шипел, втекая, – и вдруг раздался жуткий звериный рык.
Из моей руки выдралась голова ворона, липкая, злобная и черная как ночь. Глаза-бусины дергались во все стороны. Ворон выпрыгнул наружу. Невидимым разрядом Эзабет смело со стула, она упала и забилась в конвульсиях. Меня отшвырнуло тоже. Здоровенная черная птица кинулась к ней, приземлилась на груди, широко раскинув крылья, раззявив клюв, словно ворота в ад.
– Кто посмел?! – прорычал ворон жутким голосом Вороньей Лапы.
– Господин! – выдохнул я.
Ворон повернул голову. Птичьи глаза всегда одинаковы, но мне показалось, что ворон смотрит на меня с откровенным презрением.
– Галхэрроу?
– Не трогайте ее, – прохрипел я.
Воздух вокруг стал сухим и жарким, как в печи. Легкие горели огнем.
– Она та, за кем вы послали меня. Велели защитить. Вытащить.
Птица посмотрела на меня, склонив голову набок. С ее клюва капала моя кровь, шипела на разогретом дереве пола. Ворон замахал крыльями.
– Чего ты хочешь? У тебя же есть стена, чтобы защищать ее!
– Машина Нолла не работает. Мы все трупы. Помогите нам. Пожалуйста. Прошу вас.
– Никогда не думал, что ты станешь пресмыкаться и елозить, – выговорил Воронья Лапа, и птица испустила три каркающих смешка.
Я поклонился. Кровь стекала из разорванной руки, сочилась по пальцам. Кусок моего мяса пристал к перьям. Ворон подцепил его и проглотил. Эзабет перестало трясти. Она перекатилась на бок.
– Господин, ты оставил нас? – спросил я.
– Мне что, отвечать перед вами? Я не отвечаю ни перед кем! Галхэрроу, заткнись и делай, что приказано. Наглый пьянчуга. И ради чего ты меня отрываешь, когда творятся такие дела? Да я сотру тебя в порошок за наглость!
Я свел ноги вместе, оперся спиной о стену. Жарило так, что пришлось закрыть глаза.
– Не сотрете. Я вам нужен для чего-то. И она тоже.
– Ты смеешь угадывать мои намерения? Ты знаешь, отчего я презираю тебя и всю вашу хныкающую породу? За вашу наглость, за безумную дерзость, за высокомерие. Я был старым, когда еще ваши прабабки сосали материнское молоко. Я дрался с Глубинными королями уже тогда, когда ваша порода еще не научилась говорить. Да ты и представить себе не можешь, сколько веков тянется эта война.
– Без помощи мы все умрем, – сказал я.
– Муравьи рождаются и умирают. Пусть вымрет один муравейник – вид выживет. Вся твоя жизнь, опыт, знания, все, что ты имел или будешь иметь, – просто дуновение ветра над равниной. Мимолетный шорох, почти сон, мгновенно пролетевший и тут же забытый.
Ворон отвернулся, стряхнул с крыльев засохшие ошметки крови и мяса, засеменил к Эзабет. Та приподнялась, села.
– У тебя что, нет работы? – прокаркала птица.
– Она закончена, – дрожащим голосом медленно выговорила Эзабет. – И результат ее таков, что Машина Нолла – ложь.
Ворон, похоже, потерял интерес к Эзабет и повернулся ко мне.
– Сюда идет Шавада. Но он не нападет до тех пор, пока не уверится в своей безопасности. Он еще боится Машины. Задержите его, сколько сможете.
– Шавада? Сюда идет Глубинный король? – пробормотал я.
У меня все заледенело внутри, челюсти чуть двигались. Ворон не ответил. Словно набитое стружками чучело на ветру, он завалился на бок и больше не двигался. Спустя пару секунд он занялся ленивым пламенем, зашипел, затрещал и зачадил. Я посмотрел на свою руку: по-прежнему в крови, но ворон на месте, разорванная плоть затянулась. Весь жар ушел в тело ворона, и в комнате резко похолодало. В глаза будто насыпали песок Морока.
– Ты в порядке? – спросила Эзабет.
Она оправилась быстрее меня. Я пока мог только сидеть и тупо глядеть в пустоту перед собой.
– Шавада, – пробормотал я. – Идет сюда. Глубинный король.
– Я знаю. Мы должны остановить его.
– Мы не сможем, – прошептал я. – Он придет и возьмет нас. Поставит клеймо. Превратит нас в рабов.
Эзабет вытерла простыней кровь с моей руки, потом снова провела пальцами по татуировке ворона.
– Ты когда-нибудь думал о том, что Глубинные короли и Безымянные – две стороны одной монеты? Мне кажется, один из них уже заклеймил тебя.
Что ж, не поспоришь.
Эзабет чистила мою руку, я глядел в окно на полыхающие бронзовые расщелины в небе над Мороком. Что у нас осталось? Пара тысяч солдат, неработающее оружие и один неестественно могучий спиннер. Против Глубинного короля – сущий пустяк. У лягушки и то больше шансов пережить встречу с выдрой. И у мыши – встречу со львом.
Дурной расклад.
Глава 33
Полдень подкатил быстрее, чем я ожидал. Драджи отступили. Пылающие буквы на цитадели объявили всем и вся:
