Иосиф Флавий следующим образом обрисовал деятельность Ирода по ликвидации голода, обрушившегося на Иудею и соседние с нею страны: «Не было такого лица, постигнутого нуждой, которому [Ирод] не помог бы сообразно средствам; при этом он оказал поддержку даже целым народам и городам, не говоря уже о тех частных лицах, которые впали в нужду вследствие многочисленности своих семей. Все, кто обращались к нему, получали просимое, так что по точному подсчету оказалось, что царь раздал иностранцам десять тысяч кóров
[324]хлеба, а своим подданным – около восьмидесяти тысяч. Эта заботливость и своевременная помощь царя настолько упрочили его положение среди иудеев и так прославили его у других народов, что возникшая прежде к нему ненависть из-за введения новых порядков в царстве теперь прекратилась у всего народа, потому что царь своей щедрой помощью в столь опасную минуту примирил с собой всех. Слава его росла за пределами его владений, и казалось, что все это постигшее страну горе было предназначено лишь для того, чтобы увеличить его популярность. Так как Ирод во время бедствия выказал столь неожиданное великодушие, то отношение простонародья к нему совершенно изменилось: народ смотрел теперь на него не так, как привык судить о нем по его прежним деяниям, а видел в нем своего заступника в беде».
Вмешательство Ирода помогло народу выжить в невероятно сложных условиях и своевременно провести посевную кампанию. Когда же наступило время жатвы, он разослал по всей Иудее пятьдесят тысяч жнецов, содержание которых взял на себя, и тем самым обеспечил сбор урожая без малейших потерь.
2
В это же время по Иерусалиму распространился слух о некоем александрийском священнике Симоне, сыне Боэта, предки которого бежали в Египет еще при Александре Яннае и который возвратился теперь в Иерусалим с дочерью. Дочь эта, говорили люди, видевшие ее, отличалась невероятной красотой, а кое-кто даже сравнивал ее с красотой безвинно погибшей жены Ирода Мариамны. Случайность то была или знак свыше, но и девушку эту звали Мариамной. Заинтригованный Ирод пожелал познакомиться с таинственной александрийкой, для чего устроил пир, на который пригласил Симона с дочерью.
Мариамна оказалась моложе его сыновей Александра и Аристовула, подаренных ему его Мариамной, не говоря уже об Антипатре, рожденном Дорис, и внешностью она действительно походила на его покойную жену – с той, однако, разницей, что его Мариамна синеглазой, а у дочери Симона были карие глаза.
При первом же взгляде на дочь страшно смущавшегося, не знавшего, куда деть свои руки Симона, Ирод почувствовал к ней влечение. В какую-то минуту ему захотелось даже выйти из-за стола и увести девушку в свою спальню. Лишь усилием воли он подавил в себе внезапно вспыхнувшую страсть, которую вызывала в нем его Мариамна. Чувства, охватившие Ирода, не остались незамеченными со стороны его близких, а заметно постаревшая Дорис, по своему обыкновению облизывавшая пальцы, выпачканные сочным мясом, заметила:
– Кажется, в нашей семье ожидается прибавление в лице дочери простого священника.
– Первосвященника, – поправил жену Ирод. И спросил, обращаясь к Симону: – Ты уже видел новый Храм, который я посвятил Предвечному?
– Это было первое, что побудило меня приехать в Иерусалим и навсегда поселиться здесь, – робко ответил тот, со страхом глядя на Дорис.
– Новому Храму нужен новый первосвященник, – сказал Ирод. – И этим первосвященником станешь ты.
Симон окончательно растерялся.
– Но в Иудее уже есть первосвященник, – слабо возразил он, – и имя этому первосвященнику Иисус, сын Фабия.
– Абсолютно никчемная личность, – презрительно произнес Ирод. – Когда на Иудею обрушился голод, он не нашел ничего умнее, как обвинить в этом голоде меня. Ты, Симон, я уверен, лучше справишься с обязанностями первосвященника.
– Но согласится ли синедрион признать меня первосвященником? – совсем уж робко спросил Симон, и в глазах его отразился ужас.
– Согласится, – сказал Ирод. – Синедрион давно нуждается в сильном властном первосвященнике, и я не сомневаюсь, что именно таким первосвященником станешь ты, Симон, сын Боэта. – Движением головы приказав слугам наполнить кубки вином, он поднял свой кубок и провозгласил здравицу: – Предлагаю выпить за нового первосвященника Симона и его прекрасную дочь Мариамну!
Дорис снова не удержалась от колкой реплики.
– Новую невесту царя Иудеи Ирода, – сказала она.
Ирод, вопреки ожиданию присутствующих за столом людей, хорошо знавших его непредсказуемый нрав, не рассердился, а, улыбнувшись, поддержал жену:
– Выпьем за Симона, сына Воэта, и мою невесту Мариамну, – и первым осушил свой кубок до дна.
Сестра Ирода Саломия нахмурилась и сердито посмотрела на Симона, точно бы требуя от него, чтобы тот отклонил тост царя. Дорис же, довольная, что угадала истинные намерения Ирода, устроившего пир, расхохоталась так искренне, что выронила полуобглоданную кость, выпачкав свое новое платье.
Привыкший в делах личного свойства к незамедлительному исполнению однажды принятого решения, Ирод тотчас после избрания синедрионом на должность первосвященника Симона легко добился от него согласия выдать свою дочь Мариамну за него замуж. Свадьбу сыграли с необыкновенной пышностью. Ирод с обожанием смотрел на невесту, находя в ней все больше сходства с покойной Мариамной. Однако брачная ночь, проведенная с новой женой, принесла Ироду одно лишь разочарование. Походя внешне на покойную жену, юная Мариамна не обладала ни ее страстью, ни ненасытностью в постели, ни ее манерами. Это обстоятельство и стало причиной того, что уже через год Ирод женился еще раз, избрав себе новой женой самаритянку Мальфаку. Но и Мальфака ничем не походила на его прежнюю Мариамну, так что следом за ней он женился на простолюдинке из Иерусалима Клеопатре, потом были еще и еще жены. Ни с одной из них Ирод не был так счастлив, как с первой своей Мариамной, внучкой Гиркана и дочерью Александры, ни одну не любил так страстно, как ее, и ни одну не ревновал так безумно, как ревновал казненную по его приказу Мариамну
[325].
3
После женитьбы Ирода на дочери Симона сыновья его Александр и Аристовул стали замкнуты больше обычного. И без того сторонившиеся людей, они, обретя новую мачеху, стали демонстративно избегать ее, и, если не считать занятий с учителями, старались уединиться и могли часами сидеть где-нибудь в закутке, не проронив ни слова и уставившись взглядом в одну точку.
