Нельзя сказать, что решение это далось ему легко. Он ломал себе голову над вопросом, как можно избежать столь кощунственного шага, подумывал даже обратиться к своему тестю первосвященнику Симону, чтобы попросить у него взаймы храмовые пожертвования, поискать другие способы заполнить брешь, образовавшуюся в казне. Но ничего дельного на ум ему не приходило, и тогда он, проведя бессонную ночь в молитвах Предвечному и прося у Него прощения за богопротивный шаг, наутро пригласил к себе самых верных ему людей из числа царедворцев и военных и посвятил их в задуманное предприятие. Ни у кого из приближенных намерение Ирода вскрыть священную могилу возражений не вызвало. Тогда строителям-рабочим было приказано при свете дня огородить священную могилу, где вот уже тысячу лет покоились останки Давида и его сына Соломона, как если бы на могиле этой намечалось провести строительные работы, и уже следующей ночью Ирод с верными ему людьми проник в склеп.
В этой части изложения биографии царя Иудеи Иосиф Флавий впервые отошел от текста Николая Дамасского, которому до тех пор неукоснительно следовал. Сегодня, спустя свыше двух тысяч лет, нелепо разбираться в причинах такого отхода. Лучше послушаем самого Иосифа Флавия, как ему представилось проникновение Ирода в могилу древних израильских царей и почему он, Иосиф Флавий, дал собственную версию этого проникновения, о которой ученый сириец умолчал:
«Однажды ночью он (Ирод. –
В. М.) с большими предосторожностями, чтобы никто из граждан не узнал о том, распорядился открыть гробницу и в сопровождении преданнейших друзей своих вошел в нее. Впрочем, денег, подобно Гиркану, он тут не нашел, но зато обрел огромное множество золотых украшений и разных драгоценностей. Все это он взял себе. Желая основательно познакомиться с содержимым склепов, он захотел проникнуть глубже в гробницу, к тому самому месту, где покоились тела Давида и Соломона. Тут, однако, погибли двое из его оруженосцев, как говорят, от пламени, которое вылетело из них, когда они сделали попытку проникнуть внутрь склепа. В полном ужасе Ирод выбежал из склепа и затем распорядился воздвигнуть, в знак умилостивления Предвечного, памятник из белого камня при входе в гробницу. На это он израсходовал огромную сумму денег. Об этом памятнике упоминает также современный Ироду историк Николай [Дамасский], но не говорит, чтобы царь проник в самую гробницу, так как он, Николай, понимал все неприличие подобного деяния. Впрочем, и в других случаях этот писатель поступает подобным же образом. Живя в его царстве и находясь с царем в личных отношениях, он писал лишь в угоду ему и чтобы ему льстить, останавливаясь при этом исключительно на таких фактах, которые могли возвеличить Ирода, оправдывая многие из явных его несправедливостей и даже особенно тщательно скрывая их. Так, например, он старается превознести царя даже в таких его поступках, как казнь Мариамны и умерщвление сыновей ее, и для этого клевещет, обвиняя царицу в отсутствии целомудрия, а юношей в интригах против царя. Вообще, во всей своей истории автор чрезмерно превозносит все справедливые поступки царя и в такой же мере старается извинить все совершенные им беззакония. Впрочем, ему это вполне простительно: он писал не историю, а оказывал лишь услуги царю. Мы же, которые сами происходим из асмонейского
[407]царского рода и поэтому сами принадлежим к священническому сословию, не сочли удобным говорить о нем неправду и чистосердечно и сообразно истине излагаем ход событий…»
Здесь, однако, я хотел бы вернуть читателя к той части рассказа Иосифа Флавия, где он живописует «чудо», приключившееся с Иродом, когда тот спустился в священную могилу: «Желая основательно познакомиться с содержимым склепов, он захотел проникнуть глубже в гробницу, к тому самому месту, где покоились тела Давида и Соломона. Тут, однако, погибли двое из его оруженосцев, как говорят, от пламени, которое вылетело из них, когда они сделали попытку проникнуть внутрь склепа. В полном ужасе Ирод выбежал из склепа и затем распорядился воздвигнуть, в знак умилостивления Предвечного, памятник из белого камня при входе в гробницу».
Ирод хотя и был последовательным иудеем, все же он не принадлежал к числу фанатиков этой веры, которого могут привести «в полный ужас» разного рода чудеса. У нас нет оснований не доверять свидетельству Иосифа Флавия о том, что сразу после посещения могилы Ирод распорядился воздвигнуть при входе в нее памятник из белого мрамора, тем более, что факт этот засвидетельствован и Николаем Дамасским. Нет оснований сомневаться и в том, что на сооружение этого памятника Ирод израсходовал «огромную сумму денег», – множество золотых украшений и драгоценностей, извлеченные Иродом из гробницы, вполне могли покрыть все расходы на сооружение памятника. Для меня во всем этом остается неясным один вопрос: чтó в действительности могло до такой степени смутить Ирода в склепе, что побудило его в полном ужасе выбежать оттуда? Единственным разумным ответом на этот вопрос, по-моему, может быть только один: Ирод при свете огня, вспыхнувшем, по-видимому, от неосторожного обращения двух его оруженосцев с факелами (пролили на себя горящее масло или совершили другую какую оплошность), увидел в глубине гробницы, где покоились тела Давида и Соломона, нечто такое, чего не увидели другие сопровождавшие его «преданнейшие друзья»). Что именно увидел Ирод?
Прежде, чем ответить на этот вопрос, вспомним, какие душевные сомнения испытал царь, прежде чем решился вскрыть могилу Давида и столь кощунственным образом пополнить опустевшую государственную казну. Вспомним также и то, что общее состояние его психики в связи с затянувшимися неурядицами в его доме оставляло желать лучшего. Не случайно же он, почувствовав смертельную усталость от этих неурядиц, хотел даже отречься от престола, благо мысль об отречении посетила его в тот момент, когда в его доме появился Эврикл из Лакедемона, которого он принял за обещанного Менахемом Мессию. По возвращении из Италии Ирод обнаружил, что Эврикл исчез столь же неожиданно, как и появился. Это, однако, не означает, что с исчезновением Эврикла Ирод тут же забыл о нем. Скорее, наоборот: именно потому, что Эврикл исчез неожиданно, никого во дворце об этом не предупредив, Ирод постоянно думал о нем. Когда же он спустился в склеп, в воспаленном от всех перечисленных выше причин воображении Ирода, слившихся в какой-то момент воедино, возник образ сидящего на камне Мессии в облике Эврикла – в таком же, как на нем, белоснежном хитоне, с длинными шелковистыми волосами, расчесанными на прямой пробор, такими же шелковистыми бородой и усами и большими печальными глазами, укоризненно глядевшими на него.
