Поздние браки Ирода на какое-то время улучшили состояние его здоровья, но не сделали здоровей обстановку в доме. Эта обстановка стала вовсе катастрофической после вмешательства в семейные дела Эврикла, которого Ирод в глубине души продолжал считать Мессией, ниспосланным ему по предсказанию Менахема Предвечным. Эврикл своим вмешательством надеялся улучшить общую атмосферу, царившую в последние годы в царском дворце. Особенно сдружился он со старшим сыном Ирода Антипатром, который после провозглашения его основным преемником отца, стал чувствовать себя новым царем Иудеи, вызывая тем самым открытую неприязнь со стороны нового первосвященника Матфия.
– Инородец не может быть признан царем Иудеи! – открыто говорил он в Храме, и слова первосвященника быстро разносились по стране, находя понимание среди евреев.
Подружился Эврикл, впрочем, не с одним только Антипатром, но и с Александром и Аристовулом, вокруг которых завязалась основная интрига. Александр жаловался Эвриклу, что отец неизвестно по какой причине считает, что он, его сын от покойной Мариамны, в силу своего происхождения претендует на престол и потому ненавидит и боится его.
– Во время нечастых совместных прогулок по дворцовому парку мне приходится сутулиться, чтобы не казаться выше отца ростом, – говорил он Эвриклу, – а на охоте промахиваться в дичь, поскольку отец не терпит, когда кто-то стреляет не хуже него.
Эврикл передал содержание этого разговора Антипатру, и вскоре по дворцу пополз слух, будто Александр, сговорившись со своим братом Аристовулом, решил во время очередной охоты застрелить отца, после чего бежать в Рим, где добиться от Августа утверждения его на царском престоле.
Вскоре после этого было перехвачено письмо Александра, адресованное Аристовулу, находившемуся в то время в отъезде. Александр прямым текстом упрекал отца в лицемерии. «На словах наш отец всячески подчеркивает свое презрение к деньгам, – писал он, – а на деле подчинил Антипатру область, которая дает ему ежегодный доход в двести талантов, тогда как нам, его соправителям, не дал ничего. Чем Антипатр лучше нас? Тем, что по отцу нашему он идумеянин, а по матери, в отличие от нашей бедной матушки, вообще неизвестно кто? Отца нашего за его чужеродное происхождение уже ненавидит вся Иудея. Он хочет, чтобы теперь его возненавидел весь мир, где проживает хотя бы один еврей».
Письмо это показали Ироду. Он внимательно прочитал его и распорядился вызывать в подвал на допросы под пыткой одного за другим всех, кто так или иначе был связан с братьями, чтобы доискаться правды.
Один из слуг Александра, не выдержав мучений, сказал, будто ему со слов Александра известно, что тот поручил своим друзьям в Риме, сохранявшим ему верность со времени учебы в мировой столице, добиться у Августа скорейшего приглашения его, Александра, в Италию, где он сообщит императору подробности о коварном плане, составленном его отцом совместно с парфянским царем Митридатом. Митридат-де давно грезит об освобождении своей страны от римского владычества, отец подговорил его объединить свои армии и пойти совместно на Рим, где убить Августа. На тот случай, якобы говорил Александр, если отец решится на такое злодеяние, он, Александр, заготовил яд, с помощью которого умертвит отца, и яд этот до поры до времени держит в тайне от всех в Аскалоне
[414].
При всей вздорности подобного обвинения, Ирод поверил навету на сына. В Аскалон был спешно направлен поисковый отряд, который перерыл весь город, не оставив без внимания ни единой пяди, но яда так и не нашел. Александру стало известно о пытках его друзей, равно как об обыске, учиненном по приказу отца специальным поисковым отрядом в Аскалоне, и тогда он, потеряв всякое терпение и способность мыслить, составил за собственной подписью письмо в четырех экземплярах, которое разослал в разные концы Иудеи. Расчет его был хотя и безрассуден, но прост: письма эти в самом скором времени должны вернуться в Иерусалим и лечь на рабочий стол отца. Уж тогда-то он убедится, что его сын доведен до отчаяния возводимой на него клеветой и желает пристыдить отца за его легковерие, переходящее в фобию.
Так оно и случилось: все четыре письма были перехвачены в Иерусалиме и представлены царю. Ирод внимательно ознакомился с ними. Он не очень удивился, узнав из них, что его любимый сын, первенец Мариамны, сам решил признаться в коварных замыслах уничтожить родного отца. Зачем царю, слывущему вроде бы трезвым политиком, писал Александр, прибегать к бесконечным пыткам невинных людей и дознаниям, когда и без того очевидно, что он, Александр, действительно составил заговор против него, и в заговор этот вовлек не только всех своих друзей, но и брата Ирода Ферору и его сестру Саломию, которая сама пришла к нему как-то ночью и добровольно согласилась принять участие в умерщвлении царя. «Все заговорщики, – говорилось далее в письме, – единодушно пришли к общему выводу, а именно: как можно скорей избавиться от царя и восстановить во всей Иудее и соседних с нею странах прочный мир и безопасность». В приписке к письму Александр как бы между прочим сообщал о причастности к заговору ближайших сотрудников и министров Ирода во главе с Птолемеем.
Несмотря на очевидную нелепость содержавшихся в письме Александра «самопризнаний», Ирод отнесся к нему серьезно. Бесчеловечные пытки с последующими казнями десятков людей становились все более привычными в повседневной дворцовой жизни. Исторические хроники свидетельствуют: «Пока одни томились в оковах, другие шли на смерть, а третьи с ужасом думали о подобной же предстоявшей им самим судьбе, во дворце на месте прежнего веселья воцарились уединение и грусть. Невыносимой показалась Ироду вся жизнь его, он был сильно расстроен; великим наказанием ему было никому больше не верить и от всех чего-то ожидать. Нередко его расстроенному воображению чудилось: сын его восстает против него с обнаженным мечом в руках». При таком состоянии, длившемся долгие дни и ночи, психическое расстройство царя юдостигло крайних пределов.
Первым не выдержал Эврикл, осознавший, что в катастрофе, обрушившейся на семью Ирода, есть большая доля его вины. Он, как это разрешалось ему одному, без предварительного разрешения отправился к царю. Ирода он застал в крайне возбужденном состоянии. Глаза его горели диким огнем, из-под распахнутой на груди туники виднелись гниющие язвы, ноги, ставшие похожими на слоновьи, были сложены крест-накрест, в руках он держал обнаженный меч.
