– Где ты остановился? – спросила она.
– Туда, где я остановился, я больше не вернусь.
– В таком случае назови место, где люди Антония смогут найти тебя.
– Я буду ждать их у термов на пересечении Аппиевой и Латинской дорог.
– А ближе ты не можешь выбрать место?
– Я плохо знаю Рим.
– Хорошо, жди у термов. Что мне сказать хозяину?
– Скажи, что его хочет видеть Ирод.
– И только-то?
– И только.
– Полагаешь, этого будет достаточно, чтобы Антоний принял тебя?
– Вполне.
Ревекка пожала плечами.
– Будь по-твоему. А сейчас выпусти мою руку, она у меня совсем затекла. И больше не ври мне.
– Разве я в чем-нибудь соврал тебе?
– Соврал. Сказал, что письмо Малиха, адресованное мне, ты спрятал в надежном месте, чтобы не навлечь на меня неприятности.
– Извини, я больше не стану врать тебе.
– А теперь идти к термам. За тобой приедут.
5
Ревекка не подвела. Она слово в слово передала Антонию то немногое, о чем Ирод ее попросил. Не успел он достичь пересечения Аппиевой и Латинской дорог, как к термам подскакал небольшой конный отряд во главе с Валерием Мессалой. Соскочив с коня, молодой сенатор заключил Ирода в объятия.
– Я чуть было не проехал мимо тебя, – сказал он вместо приветствия. – Что сталось с твоей внешностью, откуда взялись эти седые волосы? Ты перекрасился?
– Увы, увы, – ответил Ирод. – На мою долю выпали слишком серьезные неприятности…
– Ни слова больше, – не дослушал его сенатор. – Расскажешь обо всех своих злоключениях в присутствии Антония и Октавия. Антоний не поверил, когда ему доложили, что ты в Риме, и потому послал меня. А теперь садись на коня, надеюсь, ты по-прежнему лихой наездник и не вывалишься из седла?
Ирод легко вскочил на подведенного к нему разгоряченного коня, который нетерпеливо перебирал тонкими ногами, фыркал и косил на него фиолетовым глазом.
– Вперед! – скомандовал Мессала, и кавалькада сорвалась с места.
Ирод не смог сдержать слез радости, когда увидел спешащего ему навстречу друга, следом за которым в портике появился невысокий молодой человек приятной наружности.
– Ты ли это, храбрый лев? – спрашивал Ирода Антоний, беря его за плечи и оглядывая с головы до ног. – Почему не известил меня о приезде, где твоя свита, что значит этот твой нищенский наряд? – Вопросы сыпались из Антония один за другим, а Ирод, счастливый тем, что все его мытарства остались позади, лишь улыбался ему, и слезы, которые он не пытался скрыть, катились и катились по его щекам. – Ну, будет, будет, – говорил Антоний, продолжая обнимать его за плечи и поднимаясь с ним по широкой мраморной лестнице навстречу дожидающемуся их в портике молодому человеку. – Знакомься, Ирод, это мой товарищ по триумвирату и шурин Октавий, а это, Октавий, храбрый Ирод, сын Антипатра и мой давний друг, о котором ты знаешь всё.
– Мне достаточно знать, что отец Ирода помог моему отцу выиграть Александрийскую войну, – отвечал молодой человек, обнажая в улыбке мелкие неровные зубы, – чтобы считать его не только твоим, но и моим другом. – Стиснув руку Ирода и сощурив светлые глаза, выглядывающие из-под сросшихся рыжеватых бровей, Октавий, не переставая улыбаться, добавил: – И это, Ирод, будет так, если даже ты откажешь мне в своей дружбе.
Антоний, как гостеприимный хозяин, прежде, чем пригласить Ирода к столу и выслушать его, приказал слугам отмыть гостя в бане и переодеть в новую чистую одежду, после чего пригласил в атрий, где были выставлены мраморные бюсты всех его предков начиная с Геракла, отчего, как он тут же объяснил Ироду, род Антониев издревле именуется Гераклидами
[137]. «Как видишь, – заметил Антоний, – мы, римляне, не меньше вас, иудеев, почитаем своих предков и помним всех их по именам и деяниям».
Лишь после всего этого Ирода пригласили к столу, где собрался узкий круг
друзей
[138]Антония и Октавия. Ирод порадовался тому, что здесь присутствует Валерий Мессала, который однажды уже поддержал его и теперь, как он надеялся, поддержит его предложение утвердить на царском троне Иудеи Аристовула, немногим уступающим ему по возрасту. Октавий познакомил Ирода с Сальвидиеном Руфом и Корнелием Галлом, еще недавно никому не ведомым солдатам, поддержавшим его в войне с оптиматами и проявившим себя как опытные ораторы и дальновидные политики. Здесь же находился причисленный Антонием в свои друзья сирийский поэт Николай Дамасский, успевший завоевать сердце Октавия своей драмой, написанной на греческом языке, о целомудренной Сусанне, а больше как философ, развивающий идеи Аристотеля, и историк. В стороне от всех сидел вольноотпущенник Октавия Юлий Марат, который записывал все, о чем говорилось за столом.
Ирод, не упустив ни малейшей детали, поведал собравшимся о том, что произошло в Иудее и Сирии за последний год. Слушали его внимательно. Когда он закончил свой горестный рассказ, за столом установилась долгая тишина. Антоний, как если бы в испытаниях, выпавших на долю Ирода и его семьи, содержалась доля его вины, смежил веки и возлежал на мраморном ложе, покачиваясь из стороны в сторону. Октавий, напротив, возлежал не шелохнувшись и внимательно смотрел на Ирода, словно ожидая, что тот добавит к своему рассказу нечто важное, о чем не упомянул, но из-за чего, собственно, претерпев множество опасностей, прибыл в Рим. Мессала тоже не сводил глаз с Ирода, и во взгляде его читался вопрос: «Чем я могу помочь тебе?» Руф и Галл, лишь недавно введенные в круг друзей Антония и Октавия, не знали, как им следует вести себя в ситуациях, далеких от тех вопросов, в которых они разбирались и где их мнение могло хоть в какой-то степени оказаться полезным.
