А тут еще письма Ревекки, которая сообщала, что Антоний всецело подпал под влияние крючконосой Клеопатры, посулившей некогда Ироду: «Берегись отвергнутых женщин, они бывают страшно мстительны». Клеопатра манипулировала триумвиром как хотела. Пирам и оргиям, требовавшим огромных расходов, не было конца. Клеопатра велела изготовить для себя и своего любовника два литых золотых трона с жестким сидением и высокой фигурной спинкой, на которых было неудобно сидеть. Тем не менее Антоний, не желая огорчать Клеопатру, объявил ее царицей всего Востока, а ее детей и прижитого с нею сына провозгласил наместниками всех африканских и азиатских провинций. Сбросив тогу, он облекся в пурпурную мантию, надел на голову венец и в таком виде разъезжал с Клеопатрой по улицам Александрии, требуя от ее горожан, чтобы они при виде царской колесницы усыпали дорогу перед ней цветами, а сами падали ниц и закрывали глаза руками, как если бы видели перед собой не царствующих особ, а слепящее африканское солнце.
Октавий продолжал слать из Рима своему товарищу гневные письма. Он требовал от Антония прямого ответа на вопрос: соответствуют ли истине слухи, распространяемые в Риме, что Антоний вознамерился перенести столицу мировой республики в Александрию, а Рим превратить в провинцию Востока? Антоний лишь посмеивался и оставлял письма Октавия без ответа. Из Рима, продолжала Ревекка, приходили вести, что Октавий потребовал от своей сестры Октавии покинуть дом мужа и переехать к нему, и что Октавия будто бы умоляла брата разрешить ей остаться и дальше жить в доме мужа, не делать ему неприятностей, а что касается ее детей и детей Антония, оставленных на ее попечение покойной Фульвией, то она не жалела никаких сил и средств, чтобы они ни в чем не нуждались. Антоний, узнав об этом благородном поступке Октавии, сказал: «Ну и дура, лучше бы она последовала совету братца и переехала жить к нему, а что касается его и Фульвии детей, то и без Октавии найдется масса людей, которые почтут за честь позаботиться о них».
Клеопатра не удовольствовалась провозглашением себя царицей всего Востока, а требовала от Антония, чтобы тот передал в ее прямое подчинение Аравию и Иудею. Ложась во время нескончаемых пиров на одно ложе рядом с Антонием, она водила пальцем, унизанным перстнем с огромным рубином
[216], по его лицу и говорила: «Ну что тебе стоит подарить мне эти царства? Разве моя любовь к тебе не заслуживает такой малости?» Антоний отводил руку Клеопатры и отвечал ей: «Сегодня тебе захотелось заполучить царства Ирода и Малха, завтра ты потребуешь подчинить тебе Сирию, а послезавтра отравишь меня, чтобы я не мешал тебе единовластно править половиной мира». «И отравлю, – смеялась Клеопатра. – Зачем мне любовник, который скупится сделать мне такой ничтожный подарок, как Аравия и Иудея?» Антоний воспринял шутливую угрозу Клеопатры всерьез и с тех пор, прежде чем приступить к трапезе, требовал, чтобы все кушанья и напитки пробовала вначале Клеопатра. Царицу веселила подозрительность Антония. Пробуя очередное блюдо, она говорила: «Это ты можешь съесть, оно слишком невкусное. А вот это я не советую тебе даже попробовать – оно так прекрасно приготовлено, что я съем его одна».
Во время одного из пиров Клеопатра вынула из своей прически цветок, погрузила его в кубок с вином и протянула Антонию. Тот, благодарно улыбнувшись, поднес было к своим губам, но Клеопатра удержала его руку. «Ты не заметил, что я не отведала вина из этого кубка?» Антоний насторожился. Теперь улыбнулась Клеопатра. «Если бы я хотела отравить тебя, – сказала она, – тебе достаточно было бы сделать всего глоток из этого кубка». «Что ты хочешь этим сказать?» – спросил Антоний. «Посмотри сам», – ответила Клеопатра и, подозвав одного из рабов, прислуживавших за столом, приказала ему выпить вина. Раб послушно взял кубок, пригубил его и тут же упал замертво. Клеопатра, глядя, как из искаженного судорогой рта раба повалила пена, расхохоталась. «Ну что, любимый? Теперь-то ты подаришь мне хотя бы кусочек Иудеи?»
В последнем письме, поступившим из Александрии, Ревекка сообщала, что на имя Клеопатры поступило послание от тещи Ирода Александры, в котором та приглашала египетскую царицу посетить Иерусалим и познакомиться с ее детьми – сыном Аристовулом и прекрасной дочерью Мариамной, женой Ирода. Это сообщение вывело Ирода из состояния оцепенения. «Довольно ждать, – решил он, – иначе Иудеей управлять стану не я, а мои родственники».
6
Вскоре в Иерусалим прибыл легат Антония Деллий. Молодой человек с подведенными глазами и повадками женщины привез Ироду личное послание Антония с поздравлениями с фактическим вступлением в царствование («Я уже отчаялся дождаться этого радостного дня, – писал Антоний, – и с тем большим основанием поздравляю тебя, храбрый лев») и сообщением, что по его приказу казнен в Антиохии Антигон – последний претендент на царский трон в Иудее из рода Хасмонеев. Пока Ирод читал и перечитывал послание Антония, Деллий, подобно бабочке, порхал с этажа на этаж дворца Гиркана – одном из немногих уцелевших от пожара домов Иерусалима, где разместился со своей семьей Ирод, – осматривал многочисленные его помещения, не оставляя без внимания даже спальни женщин, и не уставал восхищаться изысканностью вкуса иудеев. Восхищенье его превратилось в сплошной птичий щебет, когда во время обеда, данного в его честь Иродом, он увидел Мариамну и Аристовула.
– Ты не обыкновенная земная женщина, ты сама богиня Лето, которую изводила своей ревностью Гера. – говорил он теще Ирода Александре, красневшей от неумеренных восторгов гостя, – и дети твои не обыкновенные земные дети, а солнцеликий Аполлон и подобная луне Артемида, которые заслуживают поклонения
[217]. От имени триумвира Марка Антония должен выразить тебе, Александра, внушение за то, что ты утаиваешь от мира своих божественных детей. Единственное, что может извинить тебя, так это то, что ты немедленно пригласишь художника и велишь срисовать с Аристовула и Мариамны их портреты. Эти портреты я покажу Антонию, и можешь быть уверена, что мой господин, едва увидев их, выполнит любую твою просьбу.
Иосиф, муж Саломии, с улыбкой наблюдал за Деллием и посылал Ироду ироничные взгляды. Ирод, напротив, был мрачен. Ему претили женоподобные мужчины, а Деллий и не пытался скрыть своих педерастических наклонностей
[218]. Особенно Ирода взбесило то, что его теща Александра, вступившая в тайную переписку с Клеопатрой, затеяла собственную игру, не поставив об этом в известность Ирода, и продолжала как ни в чем не бывало гнуть свое, отлично понимая, что Ирод не посмеет возразить против предложения Деллия написать портреты Мариамны и Аристовула. Художник действительно в тот же день появился во дворце Гиркана и в три сеанса написал в красках заказанные ему портреты.
