Ярина была права, в Белгороде беженцам придется несладко, жители не будут делиться с ними своими запасами, да и в свои избы не пустят. Однако для девушки все же там было больше шансов выжить.
В конце концов Микула привел главный довод:
— Ярочка, тебя отец не оставит со мной.
И на этот довод у Ярины был ответ:
— А мы ему не скажем! Мы, когда он будет уезжать, просто спрячемся!
— Так нельзя! — воспротивился Микула.
После этих слов Ярина неожиданно холодно отстранилась от Микулы. Лицо ее было мокрое от потоков слез.
Увидев это, Микула почувствовал в своем сердце необыкновенную жалость к ней. Он прижал ее голову к своему лицу, и, найдя своими губами ее губы, начал их горячо целовать. Вскоре он ощутил, что губы Ярины были как каменные, твердые и ледяные.
Он снова взглянул в ее лицо. Ее глаза были пустые и бесцветные. Слезы на восковом лице исчезли. Микула понял, что, отказывая Ярине взять ее с собой, он теряет ее. Он попытался ей объяснить разумность своего отказа.
— Ярочка, милая, я люблю тебя, а потому и не беру тебя с собой на верную гибель. Я хочу, чтобы ты выжила.
Ярина без всяких эмоций, как бы размышляя сама с собой, тихо проговорила:
— Когда любишь и смерть не страшна, главное, чтобы милый был рядом.
— Но это неразумно, — обращался к ее логике Микула.
— В любви нет разума, — возражала Ярина.
— Но мы же встретимся с тобой после того, как князь прогонит печенегов, — пытался подсластить горькое расставание Микула.
— Нет, мы уже не встретимся, — обреченно сказала Ярина и, повернувшись, пошла к деревне.
— Но почему? — крикнул вслед ей Микула. — Откуда ты это знаешь?
— Так мне сердце говорит, — промолвила Ярина, не оборачиваясь.
— Сердце лжет, — распалившись, выкрикнул Микула.
— Но это мое сердце — другого у меня нет... — проговорила девушка.
Застыв, Микула долго смотрел вслед Ярине, как будто пытаясь вырубить в своей памяти ее облик. Лишь только вблизи было слышно, как он повторял: — Но я же прав... Я же прав... Я поступаю так, потому что ее люблю...
Глава 11
Когда вечерняя тень наползла на деревню, в ней уже никого не было.
Векша с семьей и соседи, утопая босыми ногами в теплой пыли, торопились за телегой к Белгороду, чтобы успеть до захода солнца войти в город. С наступлением темноты городские ворота будут закрыты.
Телега была доверху нагружена ненужной, но милой сердцу рухлядью.
Лошадь, чуя за спиной неподъемную тяжесть, не понимала, почему в то время, когда она должна отдыхать в стойле и жевать припасенное хозяином сено или овес, если он расщедрится, она бредет по дороге, неизвестно куда и неизвестно когда будет ей отдых, и тянула повозку неохотно. Векше и его семейству приходилось, облепив повозку, как тараканы, толкать ее вперед. Спереди и сзади повозки Векши толкали свои повозки их соседи.
А Микула помог Векше дотолкать повозку до дороги и, когда телега встала на запыленную колею, незаметно отстал. Он не захотел прощаний, а Векша был занят своей повозкой. Однако Микула надеялся, что Ярина, увидев, что он остается, тоже отстанет, хотя бы для того, чтобы проститься. А там будет видно... В душе Микула уже был готов оставить ее с собой.
Он увидел, что Ярина заметила, что он перестал толкать телегу и остановился, намереваясь отстать. Он даже встретился с ее глазами. И ее глаза его ужаснули, они равнодушно смотрели сквозь него, как будто он был каким-то призраком, миражом, занесенным из далеких жарких пустынь.
Наконец, телеги беженцев скрылись за поворотом, и Микула медленно побрел в сторону деревни. Через несколько десятков шагов он забыл о девушке, и его мысли заняли другие заботы. До этого времени Микула помогал Векше собираться бежать в Белгород, и у него не было времени заняться своими делами. Но теперь, когда многочисленное семейство исчезло за поворотом, а заодно и из его жизни, ему пора было побеспокоиться и о себе. С минуты на минуту на дороге должны были появиться печенежские разведчики, и они, когда ночь смотрит в глаза, не упустят возможности остановиться в устроенном жилье. Поэтому Микула должен был поторопиться забрать из избы необходимое ему для жизни в лесу и уйти подальше. Без этих вещей в лесу ему будет верная гибель.
Думая об этом, Микула прибавил шаг и вскоре был около деревенских ворот. Кто-то из отъезжающих заботливо прикрыл их, чтобы в деревню не попали лесные звери. Для человека ворота не велика преграда.
Микула приоткрыл щель в воротах, и, не закрывая их за собой, поспешил на Векшин двор. Во дворе ничего не говорило о том, что его хозяева бежали, — на колышках забора даже коричневыми воронами виднелись забытые в спешке горшки, которые Марфа вывесила утром, чтобы солнце их прожарило.
Микула прошел в избу. Поперек избы, осклабившись белой щепой, валялась искалеченная лавка, — во время сборов лавка попалась под ноги Векши и тот в злобе сломал ее. В переднем углу, где раньше висел крест и небольшая, не больше ладони ребенка, икона, виднелось пыльное пятно.
Но Микуле некогда было рассматривать покинутое жилье. Он взял из угла Векшин лук, хороший лук, правда, для Микулы пока чрезмерно тугой, однако, если постараться, то из такого лука можно подстрелить даже могучего горбатого лося ростом выше человека. Рядом с луком стоял колчан из легкой бересты со стрелами, Микула сам делал эти стрелы и оперял их жесткими глухариными пегими перьями, потому эти стрелы были приметны на особицу, — ни у кого в деревне не было таких стрел.
Лук и колчан Микула повесил через плечо. В том же углу лежал и Векшин меч. Меч так себе -- дрянь, тяжелый и из плохого мягкого железа. Но при необходимости им можно было отмахаться. Поэтому меч Микула прикрепил к поясу. После этого Микула почувствовал, как его походка отяжелела, как будто ему на плечи взвалил мешок с зерном.
Нагруженный оружием, Микула прошелся по избе и покидал в холщовую котомку все, что ему попадалось под руку и что показалось ему полезным.
От этого занятия его оторвал сорочий треск на улице. Услышав тревожный птичий крик, Микула замер в страхе, — сорока в лесу для охотника сущее бедствие, — но сейчас Микула был скорее дичью. Он ухватил узлом-удавкой котомку и выбежал из избы.
Здесь он обнаружил, что занятый сборами, он и не заметил, как во дворе начало темнеть, и ему давно пора было уйти в лес.
Опасаясь подходить к воротам, там могли оказаться печенеги, Микула по лестнице забрался на ограду и огляделся, — на поле было чисто, около ворот также никого не было.
Микула прислушался. Сорока трещала где-то далеко за деревенской оградой, в стороне дороги. В той стороне ничего также не было видно. И Микула, пока дорога в лес была свободна, перевалился через забор, как куль, и побежал через поле в сторону темнеющего черной полосой леса. Меч и котомка мешали бежать, и Микула с трепетом ожидал каждую минуту, что на поле появятся всадники.
