Старый гренадер Нескородев, детей которого цесаревна когда-то крестила, поклонился ей в ноги и, дыша прокисшим табачным солдатским смрадом, стал говорить:
– Всемилостивейшая государыня, изволишь ныне видеть сама неблагополучие над собой и всей Россией. Где попечение и сожаление отечества и чад своих? Нас заутра высылают в поход, и где сыщем потопающих в волнах защищение? Помилуй, не оставь нас в сиротстве, но защити материнским своим соизволением оного намерения.
Цесаревна молчала. Ее грудь высоко вздымалась. Она нагнулась и подняла гренадера с колен.
– Что у тебя, Нескородев, я в позапрошлом году крестила дочку, – ласково сказала она.
– Так точно, матушка… Лизаветой в твое поминание назвали… Ныне вот расставаться с ней припадает.
По лицу солдата потекли слезы. Кругом заговорили. Гренадеры осмелели.
– В эстакой мороз выступать…
– Познобимся, матушка… Погляди на наши епанчи… Как есть не во что закутать грешное тело от мороза лютого.
– А как выступим, на кого обопрешься, матушка?..
И тебя заедят немцы.
– «Эхи» какие по городу ходят: преображенцев для того ради убирают, чтоб с матушкой расправиться.
– Постойте, братцы… Когда Бог явит в сей деснице милость свою нам и всей России, то не забуду верности вашей, а ныне подите и соберите роту во всякой готовности и тихости, а я сама тотчас за вами последую.
Она обернулась к заговорщикам.
– Камрады, – сказала она, – следуйте за мной. Разумовский подошел к ней с кирасой в руках.
– Ваше высочество, извольте надеть… Мало ли что… Не ровен час…
Она не возражала. Вдруг точно какое-то откровение свыше снизошло на нее. Она преодолела – и уже совсем – свою слабость, и мужество ее отца вошло в нее. Молча дала она надеть на себя кирасирские латы, поверх обычного выходного платья надела шляпу, накинула шубу и пошла к дверям.
– Братцы, – сказала она солдатам. – Я иду к вам. Делайте, что сказала.
– Милости просим, матушка.
Цесаревна села в сани Воронцова и приказала шагом ехать в избы Преображенского полка. Гренадеры шли за нею.
Был час ночи.
В шубе наопашь поверх стальной кирасы, с офицерской тростью в руке цесаревна подошла к дверям преображенской светлицы и толкнула их. Со скрипом откинулась дверь с блоком на кирпиче, и цесаревна вошла в смрадную, темную казарму. Ночник тускло освещал ее. В глубине у образа теплилась одинокая лампада. У стены в пирамиде стояли мушкеты с примкнутыми багинетами. Патронные сумки и блестящие тусклой медью гренадерские шапки висели на колышках над спящими людьми. Очередной встрепенулся при ее входе, несколько сонных фигур в одном белье поднялись с нар. Грюнштейн опередил цесаревну и звонко крикнул:
– Слушай!.. Встать!.. К нам пожаловала государыня цесаревна!
Тут, там засветились о ночник фитили, загорелись свечи, солдаты поспешно одевались и сбегались к цесаревне, остановившейся у пирамиды с ружьями. Барабанщик схватил барабан и палки, но Лесток подбежал к нему и ножом пропорол барабанную кожу.
– Тихо, – крикнул Воронцов, – без шума!
В слабо освещенной казарме были слышны только шепотом сказанные кем-нибудь из гренадер слова и шум торопливо одевающихся людей. Толпа около цесаревны росла. Наконец солдаты построились, и наступила томительная тишина ожидания.
Зачем в ночной, поздний час пришла к ним их любимая цесаревна?..
– Ребята, – громко сказала Елизавета Петровна, и сочен и полон был звук ее голоса. Искра Петра Великого вспыхнула в ней ярким огнем, и пламя его опалило солдат. – Ребята, вы знаете меня!.. Вы знаете, чья я дочь!.. Следуйте за мной…
– Матушка, – раздались голоса из фронта, – мы на все для тебя готовы. Мы их всех до одного убьем.
Цесаревна подняла руку.
– Если вы будете так поступать, я не пойду с вами.
Слушайтесь меня…
Солдаты разобрали мушкеты и стали выходить за цесаревной во двор и строиться.
– Надо послать предупредить другие полки, – сказал
Воронцов капралу.
– Зараз исполним.
Несколько солдат были посланы в казармы Конного полка и привели оттуда десятка два поседланных лошадей.
Цесаревна приказала скакать по полкам и сообщить, чтобы все полки немедленно собирались к Зимнему дворцу.
Все у нее теперь было продумано, и никаких не было колебаний. В морозной ночи вдоль казарменных изб выстраивались гренадерские роты Преображенского полка. Слышались команды сержантов и капралов:
– Слушай!.. Равняйсь!.. По порядку рассчитайсь!..
Триста гренадер был весь ее отряд. Цесаревна приказала разделить его на части и без шума отправиться в разные места города для ареста тех, кто мог бы ей помешать. Она стояла в глубоком снегу подле саней и отдавала приказания Воронцову.
– Фельдмаршала Миниха в первую очередь… Отряд побольше: может быть учинено сопротивление… Графа Остермана… Наверно, больным скажется… Молодого графа Миниха… Графа Головкина, барона Менгдена… графа Левенвольда… Пока и достаточно… Там дальше видно будет. – Цесаревна обернулась к Разумовскому. – Алексей Григорьевич, распорядись, пожалуй, трое парных саней сейчас подать к Зимнему дворцу для отвоза арестованных. Солдаты заряжали ружья. Капралы раздавали гранаты. Отряд за отрядом в молчании и тишине расходились со двора. Ни один штык не брякнул. Мерно скрипел снег под тяжелыми башмаками.
Цесаревна вышла на улицу. За ней ехали сани и шли оставшиеся после рассылки отрядов двадцать гренадер. Она смотрела, как в прямой и широкой улице с редкими масляными фонарями в ночном морозном тумане скрывались, точно тая, отряды.
– Давай, – сказала она кучеру и села в сани. Против нее сели Воронцов и Лесток, сани тронулись, гренадеры беглым шагом следовали за ними. Они проехали Литейный, свернули на перспективу, и, когда пересекли Луговую и выехали на площадь Зимнего дворца, цесаревна приказала остановить сани и вышла на снег.
Она сама поведет во дворец своих преображенцев.
XX
Неслышною поступью шествовала над Петербургом ноябрьская ночь. У Невы мороз был сильнее – Нева становилась. Мутными очертаниями, черным силуэтом вырисовывался на темном небе дворец. Лишь ночники да лампады горели по его покоям. Только внизу, у кордегардии тремя желтыми яркими квадратами светились окна караула. Цесаревна шла ко дворцу. Ее маленькие ножки тонули в снегу, юбки мешали скоро идти, фижмы колыхались над бедрами, тяжелая стальная кираса теснила грудь. Цесаревна не поспевала за солдатами. Гренадеры толпой следовали за ней. Они волновались, не зная, что их ожидает и как их примет караул. Они спешили, обгоняя цесаревну.
– Матушка, так не скоро, – сказал Нескородев, – надо торопиться.
