– Что же государыня?..
– Отдала его государыня под надзор знатной дамы и совсем молодой графини Марии Гендриковны Чоглоковой… Эх, тебя тут не было, Маргарита Сергеевна, в ту пору. Вот кому надо бы поручить воспитание великого князя. Государыне все сие стало невтерпеж. Его переселили в Ораниенбаум, он и живет там, окруженный своими гольштейнцами и собаками… А тут ныне война надвигается с Пруссией, а наследнику король прусский первый друг. Он его обожает. И король, зная сие, нестерпим становится… Тут и Франция и Австрия замешались, чисто голова кругом идет. Каждому мяса русского солдата кушать, видишь ли, хочется. Государыня не хочет войны, да ее втянут. Тут Бестужевы, тут и Шуваловы… Ну да увидишь, сама посмотришь, каково бедной государыне достается. Ну да ништо!.. Воевать, видно, будем по-сурьезному… Будем новой елизаветинской славы добувати.
– Как жаль, – вставая с кресла, сказала Рита, – все-таки, что у государыни нет своих детей от русского корня.
– Да как же, матушка?.. Ведь она у нас!.. Царь-девица!..
Рита стояла у окна. Она резко повернулась к Разумовскому и, в упор глядя ему в глаза, негромко, но твердо и ясно сказала:
– А правда, Алексей Григорьевич, такие «эхи» до меня дошли, что вы в церкви венчанный муж государыни?
Казалось, Разумовский был поражен и испуган вопросом Риты. Он встал с кресла и тихо, шаркая ногами в мягких татарских ичигах по ковру, прошел в глубину кабинета и остановился, опустив голову. Несколько мгновений он стоял так, молча, тяжело дыша. Потом поднял красивую голову и, глядя мимо Риты, в угол, где был комод и на нем большой ларец черного дерева, выложенный серебром и перламутром, сказал, не скрывая своего волнения:
– Чего не придумают и не набрехают люди в своей суете? Я никто более, как верный раб ее величества, осыпавшей меня благодеяниями превыше заслуг моих. Никогда не забываю я, из какой доли и на какую степень возведен я десницей ее. Обожаю ее, как сердобольную мать миллионов народа и примерную христианку, и никогда не дерзаю самой мыслью сближаться с ее царственным величием. Имею счастие лобызать державные руки монархини, под скипетром которой безмятежно вкушаю дары благодеяний, излиянных на меня с высоты престола. Да, сие правда, ее величество многократно высказывать сожаление изволила, что не дал ей Господь детей, хотя бы и так, как ее матушке Екатерине Первой даны были она сама и сестра Анна. Но чего не дано – того не дано. Правда и то, что изливала монархиня наша милости свои на моих родных. Брата моего Кирилла возвела в гетманы всея Украины. Сестер моих с детями бесконечно ласкала, особенно полюбила она сестрицу Анну Григорьевну Закревскую, обставила ее детей по-царски, дала им воспитателей, мужа другой сестры моей Веры Григорьевны Дараган – Ефима Федоровича пожаловала в бунчуковые товарищи и детей их вместе с Закревскими детьми отправила обучать за границу – словом сказать, в люди вывела. Вот, Маргарита Сергеевна, правда истинная, непреложная, а не людские пустые речи и слова непродуманные.
Разумовский оборвал свою длинную речь и подошел к Рите, внимательно и остро вглядываясь в ее глаза. Лицо его было серьезно и строго, но вместе с тем Рита подметила в нем и какую-то словно растерянность, совсем неподходящую для такого вельможи, каким был Разумовский.
– Скажи мне, Маргарита Сергеевна, – начал снова Разумовский, уже оправившись от своего волнения, – «эхи» такие тут ходили… Ты за границей жила, с чужими детьми занималась?.. Так сие было?
– Да… Случалось, и с детьми занималась. Больше при знатных особах женского пола ездила для разговора, города им показывала, переводчицей им служила, письма барыням писала.
– Значит, иностранные языки гарненько разумеешь?
– Ну, конечно… Как же иначе-то?.. По-французски кто ныне не говорит.
– Да… Ишь ты!.. А я и в российском диалехте все плутаю. Все нет-нет да и вверну свое хохлацкое слово… Да так
как-то оно гарнее выглядает. Ну дальше… И по-немецкому разумеешь?
– Знаю и немецкий. Мать моя полунемка-полушведка, ее отец швед, так обучилась я и немецкому и шведскому, а как долго жила в Италии, то знаю и итальянский.
– Разумница… А в девках осталась. Боится наш брат очень-то ученых. Под башмак бы не попасть.
– Ну что вы…
– Самое, выходит, что мне ныне нужно… Видишь ли… Дело тут деликатное, но тебе вполне доверить могу. Тут у нас в семье две девочки растут… Славные дивчины. И тоже Дараганова рода. И государыня… Добра чрезмерно она ко мне… Дюже добра и милостива. Обещала мне всемилостивейшая монархиня наша позаботиться о них. Их тоже за границу послать… Ноне времена стали такие, что и девке надо образованность уметь показать… Наше ясное солнышко, Екатерина свет Алексеевна, с Вольтерами и Дидеротами в переписке. Ежели им при ней когда быть придется, так надо все знать на отличку. Досконально. Братец мой Кирилл Григорьевич ездил за границу под надзором Григория Николаевича Теплова… Так того Теплова ныне никак не ухватишь… Персона!.. С племянниками Закревскими и Дарагановыми воспитатели ездили… Ничего хорошего… Пьянство да скандалы… А мне хотелось бы тех девочек тихесенько да гарненько всяким манерам заграничным обучить… Чтобы лицом то есть нигде в грязь не ударили.
– Благодарю за честь, Алексей Григорьевич.
– А если?.. Если, скажем, к Камынину твое сердце опять повернет. Я неволить не стану. Найдем тогда кого на замену.
– К Камынину? – подняв брови, сказала Рита. – Нет, Алексей Григорьевич. Знать, мало вы меня поняли. Для меня битый на дыбе офицер не офицер. Да и за дело его били… Я прощать не умею. Помните Шубина?.. Не взяла его цесаревна… А Шубин за нее пострадал.
– А вот пришла же за Камынина просить.
– Пришла потому, что пожалела его, но не простила. Пусть перед собою оправдается… Так прощайте, Алексей Григорьевич… А девочек ваших, когда время выйдет, присылайте ко мне. Как царских дочек воспитаю их вам и всему научу.
Рита протянула руку Разумовскому. Тот долго не выпускал из своих длинных холеных пальцев маленькой, покрасневшей на морозе и не отошедшей в тепле ручки девушки.
Рита серьезно и строго посмотрела на Разумовского и сказала:
– Камынина?.. Если славу приобретет и кровью смоет подлое преступление – он себя заслужит, но не меня. Да и какая я невеста! Старая дева… Мне в монастырь самое время идти.
Рита присела в низком реверансе и, не оглядываясь, вышла из душного кабинета.
От разговора, от легкого каминного угара, от впечатлений этой встречи, всколыхнувшей множество и каких жгучих и разнообразных воспоминаний, у нее кружилась голова.
IV
Неделю спустя после этого разговора Рита получила через полицеймейстерскую часть приглашение на бал в Зимний дворец. Прибыть надлежало к пяти часам и быть кавалерам при полном параде с «надлежащею кавалериею», дамам в «робах». Рита догадалась – это Алексей Григорьевич о ней подумал и ей устроил приглашение на бал. Она была очень обрадована. Ей интересно было посмотреть, какой императрицей стала прекрасная цесаревна, и было любопытно поглядеть на великую княгиню Екатерину Алексеевну, о ком ей эти дни прожужжали все уши, рассказывая о ее тонком уме и красоте.
