Двое монахов отделились от круга и наклонились, чтобы поднять нечто, лежавшее на полу туннеля, – нечто, захрипевшее и оставившее кровавый след в темноте. Третий пошел перед ними по туннелю к круглой нише с люком. Без единого слова они утащили свою ношу вверх по железной лестнице к темноте более обширной – темноте ночи.
* * *
Сэр Фрэнсис Варни тоже был проклят, вместе с Сатаной и его темными Ангелами, и всеми распутниками, – и это не давало ему спать по ночам.
Пока город дремал в ожидании утра, он опять пристроился на подоконнике у себя в спальне и, следуя привычному и давно проторенному ходу мыслей, задумался о себе. Он был очень старым чудовищем и весьма хитроумным – если не считать того, что неизменно сам же мешал осуществлению собственных планов и в результате умирал или бежал от толпы разгневанных людей, – однако само по себе планирование было правильным, насколько это возможно. А вот досадно неотступное отвращение к самому себе и становилось тем фактором, который обрекал его на постоянные неудачи.
Ратвен, немертвый уже сколько… четыре сотни лет? Даже больше. Почти столько же, сколько и сам Варни. И тем не менее он обитает здесь, в этом удобном и красивом доме с теплой живой атмосферой, окруженный невинными и чистыми. Живыми.
Варни снова мысленно перебрал все факты, заставляя себя еще раз перечислить преимущества Ратвена – словно человек, бередящий больной зуб языком. У него машины, беспроводной Интернет, подписки на журналы, кухня с продуктами – с едой, которую он сам готовит и скармливает живым людям! Как ему удается оставаться таким… таким обычным, если он – немертвый демон из Ада? И это даже не говоря о Фредерике Вассе, или, правильнее, Фаститокалоне, который, по его собственному признанию, действительно является демоном из Ада… Или, по крайней мере, был таковым до реорганизации управляющих структур в семнадцатом веке. Фаститокалон работает бухгалтером, так его и так! Он даже упомянул о том, что в Лондоне находится официальный представитель подземного царства, следящий за обстановкой! Варни никак не мог переварить мысль о демонах, весело разгуливающих по улицам бок о бок с людьми, как будто им неважно, что они такое.
Как будто их не волнует их суть.
Он не мог себе такого представить, не мог понять, как относиться к себе иначе, чем к пятну на ткани реальности, прискорбной кляксе в тетради мира. Его грехи не могут быть прощены.
Не только сама его порочная суть, но и те ужасные деяния, которые он творил, вопиют об отмщении. Любое из них обрекло бы его на огненную бездну, однако одно особо заслуживало воздаяния… тот эпизод его существования (он не считал возможным называть это жизнью), о котором он сожалел больше всего: обращение Клары Крофтон. Из всех мерзких, не имеющих оправдания, разрушительных и непростительных деяний, коими он марал мир во время своих контактов с ним, ни одно не могло сравниться с грехом превращения человеческого существа в такую проклятую, паразитирующую мерзость, какой является он сам. Обречь ее на вечность боли и отвращения, отнять последний сладкий дар, доступный человеку, – дар отпущения… нет, Варни не сможет себя за это простить и не станет даже пытаться. Искупление ему недоступно.
Он упер подбородок в ладонь, глядя, как капли дождя стекают по стеклу. В ходе самоанализа он снова и снова сталкивался с одним и тем же вопросом: если собственное существование ему настолько противно, то почему он прилагает такие усилия, цепляясь за него? Почему не избавить мир от чудовища, а себя самого от утомительного бремени? Почему при нападении голубоглазых монахов, сходя с ума от боли, едва держась на ногах, он явился сюда за помощью? Проще было бы позволить яду сделать свое дело. Проще – и, наверное, лучше для всех.
«Но тогда Ратвен не получил бы предупреждения об опасности, – возразил у него в голове тихий голос. – Хотя бы это доброе дело ты сделал».
Этого недостаточно. Ничего никогда не будет достаточно.
Варни испустил вздох – настолько печальный, что он на секунду даже затуманил стекло. Надо уходить отсюда, и чем скорее, тем лучше. Утром он первым делом извинится, выразит глубочайшую благодарность, после чего оставит их и найдет запасное логово, где можно будет прятаться, восстанавливая силы.
* * *
Ближе к утру дождь стал холоднее – настолько, чтобы обернуть края дорожных знаков и уличные фонари льдом и покрыть тонкой его коркой тротуары, доведя последние цветы в оконных ящиках до состояния мокрых плетей. Лондон зима обычно не красила, если не считать тех кратких утренних часов, когда выпавший за ночь снег украшал все карнизы и крыши, придавая столице мимолетную обманчивую чистоту. Сегодня город выглядел особенно непривлекательным. Проснувшись тепло укутанным на просторной и удобной кровати, Варни рассмотрел внешний мир и стал подумывать, не стоит ли ему еще ненадолго отложить свое переселение.
Когда Варни спустился на кухню, то обнаружил, что Грета и Ратвен уже успели встать, так что он на мгновение задержался у двери, заглядывая внутрь.
– Очень стильно, – говорила Грета Ратвену, который не потрудился одеться: он загружал тостер в стеганом вышитом шелковом халате, добавлявшем сходства с низеньким и нетипично бледнокожим восточным императором. – Надо бы дополнить ансамбль ночным колпаком, – сказала она.
– Ночные колпаки нужны тем, у кого в спальне сквозняк. – Ратвен оглянулся и улыбнулся Варни. – Доброе утро. Ну вообще-то не особо доброе: печка что-то капризничает, но все мы по-прежнему функционируем, и, похоже, в газетах ничего об убийствах. Могло быть и хуже.
Варни запоздало понял, что в доме действительно намного холоднее, чем обычно.
Он зашел на кухню и остановился – неловко, не зная, куда себя деть.
– Спали нормально? – поинтересовалась Грета, глядя на него и обхватывая себя руками, чтобы стало теплее. На ней были джинсы и линялая толстовка с символикой Кембриджа. С выбившимися из хвоста волосами она казалась восемнадцатилетней. Глаза у нее были серо-голубые, добрые. В отсутствие макияжа ресницы оказались темно-золотыми и блестели на свету. – Ратвен говорит, что ему снились дурные сны.
– Вполне хорошо, спасибо. Мне, право же, пора откланяться, – сказал Варни, стараясь не замечать, что на щеке у нее остался отпечаток от подушки. – Я слишком долго пользуюсь вашей добротой, Ратвен, и…
Его прервал новый голос:
– Мы все пользуемся его добротой, но, к счастью, у него ее много.
Обернувшись, Варни увидел Августа Крансвелла: тот привалился к косяку, сложив руки на груди.
– И, честно говоря, – продолжил Крансвелл, – я не собираюсь отправляться в гадкий большой мир, пока мы яснее не поняли, что, черт подери, задумали эти идиоты в сутанах. Я бы сказал, что к вам, парни, это тем более относится.
Ратвен заломил бровь – и повернулся, чтобы извлечь горячий хлеб из тостера и выложить на решетку.
– Это разумное заявление, – согласился он. – Варни, молодой человек Греты вчера переслал результаты анализа, и выяснилось, что яд, который применяют те типы, даже гаже, чем у нас были основания полагать.
