Грета со вздохом повернулась и поспешила за Фаститокалоном. «Ну и ладно, ну и хорошо, – подумала она. – Ну, мне же любопытно». Любопытство никого до добра не доводило, в литературе тому есть масса убедительных свидетельств, но будь все проклято, ей хочется понять, что происходит.
Фаститокалон двигался неожиданно быстро. Она догнала его под железнодорожным мостом – и расстроенно заметила, что он начал сипеть. Это приключение и правда не шло Фассу на пользу, и его нужно было как можно скорее вернуть в тепло – однако одного взгляда на его лицо оказалось достаточно, чтобы понять: спорить с ним сейчас бесполезно.
Когда они перешли через канал, дождь усилился. Грета надвинула капюшон. За шумом капель почти ничего не было слышно, и она готова была биться об заклад, что так же обстоит дело и у Фаститокалона. Тем не менее, когда они проходили мимо храма Архангела Михаила, построенного в позднем викторианском стиле и нелепо зажатого между супермаркетом и дизайн-студией интерьеров, он вдруг застыл в центре тротуара, склонив голову к плечу и явно прислушиваясь к какому-то слабому звуку.
– Там, – объявил он тихо, указывая на храм. – Внутри. Очень слабый, но есть. Кажется, оно сильно травмировано.
Грета не стала уточнять, уверен ли он. Вид у Фасса был унылый и измученный, он вжимал голову под дождем – и ей трусливо захотелось, чтобы он сказал: «не ходи туда, там слишком опасно» или, может, «пойдем домой, и пусть оно тут умирает».
Нет. Она прогнала эту мысль, как и последовавшую за ней волну жаркого стыда: Фаститокалон никогда подобного не скажет.
– Тогда пошли.
– Я останусь здесь, с твоего разрешения. В храмах у меня появляется скверная мигрень.
Грета посмотрела на него с отчаянием:
– Фасс, ну, пожалуйста.
– Ты сама справишься, – подбодрил он. – У тебя все получится.
Она была в этом совершенно не уверена.
– Фасс, а если у него тот нож?
И тут же обозлилась на себя, понимая: если у него действительно есть нож, то угроза для Фасса будет гораздо серьезнее, чем для нее. Он вздохнул и на мгновение показался ей не только больным, но и старым – древним, обремененным грузом лет, как некоторые ее пациенты-курганники.
– Ладно, – сказал он, прижимая переносицу, – я пойду с тобой…
Он еще не закончил фразы, как Грета поняла, что не сможет воспользоваться его предложением.
Она разжала крепко стиснутые кулаки и глубоко вздохнула.
– Проклятие! Нет. Забудь. Подожди здесь. Надеюсь, я быстро.
Грета открыла калитку и вошла на церковный двор – узкую асфальтированную полоску, где несколько деревьев чуть укрыли ее от дождя. Она очень ярко помнила холодную ясность своего ужаса, когда монах держал кинжал у ее шеи: снова чуть зазнобило, несмотря на то, что сейчас было светло, а поблизости находился друг.
Ручка двери оказалась холодной – ошеломляюще холодной при прикосновении – и скользкой от дождя. Грета сжала ее с такой силой, что пальцам стало больно, и отворила дверь, за которой ждала безмолвная пустота.
На нее не набросилось нечто вопящее, светящееся голубым, и она медленно выдохнула, снова вдохнула – и шагнула в полумрак. Там пахло воском, лилиями и древностью, как во всех храмах, где ей случалось бывать, – не поддающийся определению аромат дерева и камня, которые находятся здесь уже много столетий и никуда не денутся еще многие столетия. Здесь, кроме нее, никого не было. Фаститокалон ошибся.
Он редко ошибался. Ее глаза привыкли к полутьме, а уши – к странной гулкой пустоте церковных залов, и она застыла в полной неподвижности, напрягая свои чувства, чтобы уловить то, что уловил он. Поначалу ей показалось, что это ее собственное дыхание, все еще учащенное от испуга, – но звук повторился, и от него во рту стало кисло, хоть он и взывал к тем инстинктам, которым она приучилась повиноваться. Это был тихий скулеж – звук существа, вымотанного и испытывающего страшную боль.
Грета медленно пошла по проходу, жалея, что при ней нет баллончика со слезоточивым газом: даже пустой он придавал бы спокойствия. Звук повторился, на этот раз – ближе. Еще ближе. Теперь она ощутила и запах, перекрывающий лилии и воск церковной атмосферы, запах, который она впервые почувствовала, склоняясь к ране Варни: слабую кислую вонь трав и металла, почему-то прогоркшую, словно что-то портится при контакте с воздухом. А на его фоне явно разило дерьмом. Канализацией.
Она дошла до конца пустых рядов с откидными сиденьями. Ничего. По крайней мере, в нефе – ничего. Полные теней приделы отделялись от нефа рядами громадных арок, уходящих к верхним окнам и поддерживаемых громадными каменными колоннами – такими толстыми, что за каждой мог бы спрятаться человек.
Грета осторожно сделала шаг за последнюю колонну, а потом – еще шаг. Сначала она даже не поняла, что видит: на секунду ей показалось, что кто-то оставил на полу кучу тряпок в розовых пятнышках… И тут куча шевельнулась. Она пошевелилась и открыла свои ужасные глаза, и снова издала то поскуливание… и Грета Хельсинг едва успела подбежать к мусорному баку у двери, чтобы вывалить туда остатки завтрака.
Издаваемые ею неприятные звуки разнеслись по сумрачным помещениям храма и, казалось, не смолкли даже тогда, когда ее перестало рвать. Ей нужен Ратвен. Ей нужен Фаститокалон. Ей нужен отец… о боже, как же ей нужен отец!.. ведь Уилферт Хельсинг знал бы, что делать: он всегда знал, что делать, всю ее жизнь, а теперь она осталась наедине с тем существом, валяющимся за каменной колонной, – и это она должна принимать все решения.
Грета вспомнила, как, будучи студентом-медиком, много-много лет назад, впервые поняла разницу между работой в больнице – в отделении, где распоряжается старший врач, в рамках правил, руководств и структур, и самостоятельной работой врача общей практики. В частной практике не было скучных производственных совещаний, конфликтных сотрудников, бюрократической ерунды, которую необходимо было разгребать, чтобы выполнять работу… но не было и указаний и поддержки старших. Некого было просить о помощи, совете, консультации.
Она спросила отца, как он выдерживает всю ответственность: «Как ты это выносишь, откуда знаешь, что не ошибешься, когда некому помочь?» – а он негромко рассмеялся.
«Не знаю, – сказал он тогда. – Я не уверен в этом полностью. Но поручусь, что знаю, как надо работать. Я доверяю своим навыкам и опыту: они помогают мне принимать правильные решения. В конечном счете тебе надо уметь доверять себе, а уже потом требовать, чтобы твои пациенты тебе доверились. Если ты на это не способна, не выбирай карьеру врача».
Грета вздрогнула. «Но я себе не доверяю… пока. Не полностью».
«Ты к этому придешь, Греточка. Уверенность приходит с практикой и подкрепляется знаниями. У тебя для этого мозги правильно устроены, да и… – тут он серьезно постучал пальцем по ее груди, – сердце у тебя правильное».
Вернувшись к настоящему, она вытерла лицо и наконец выпрямилась. «А вот желудок у меня устроен неправильно, – подумала она. – Но, кроме меня, тут никого нет, и мне надо справиться».
