Хейлторп несколько раз моргнул – энергично, как делают те, кто пытается согнать пелену с глаз, – однако его разрушенные глаза так и не сфокусировались. Лицо он повернул в сторону Фаститокалона, хоть и не совсем точно определил направление.
– Кто здесь? Я не… я ничего не вижу, кто здесь?
Голос тоже изменился, хоть и не очень заметно: из него исчезло нечто такое, что Фаститокалон опознал теперь как эхо, эффект отражения звука. Теперь Хейлторп казался усталым, отчаянно больным человеком. Однако определенно самим собой, а не тем, иным.
Фаститокалон в который раз поразился тому, какими цепкими бывают люди: несмотря на свои малые шансы, человечеству удавалось держаться уже много веков.
– Я – Фаститокалон, – сказал он. – Кажется, нас не знакомили. Я друг Ратвена и доктора Хельсинг.
Слепое лицо чуть повернулось, но взгляд оказался устремлен не прямо на Фасса, а куда-то за его правое ухо. Без голубого сияния глаза у Хейлторпа выглядели еще омерзительнее. Начали распространяться язвы.
– Не с… зеркальными глазами?
– Нет, это Варни. Еще один друг. А болтливый молодой человек с американским акцентом – Август Крансвелл. Я – развалина в отлично пошитом костюме.
– Вы… серый, – проговорил Хейлторп полувопросительно.
– Совершенно верно. Боюсь, у меня это природное.
Казалось, Хейлторп обдумывает услышанное, на секунду закрыв глаза. На щеках у него горел лихорадочный румянец, так что блестящие пятна заживших ожогов резко выделялись на красном фоне.
– Я не вижу, – снова сказал он. – Почему я ничего не вижу?
Фаститокалон вздохнул.
– Ну… Это довольно долгая история, и на самом деле мы надеялись, что это вы расскажете нам большую ее часть. Вы хоть что-то помните?
– Голубой… свет под землей. Божественный свет. Глас Божий.
– Вы же знаете, что на самом деле это не Бог. Знаете ведь?
– Он звучит… у вас в голове. Произносит слова. Глас Божий… только не тихий, не спокойный. Он… обжигает.
– Он испускает сильное ультрафиолетовое излучение, – пояснил Фаститокалон. – Насколько я понимаю, вас… заставляли бдеть перед ним?
– Это… это был обряд. – Казалось, что ему трудно говорить: он крепко зажмурился, но слова перестали походить на бред. – Пост и… молитва… и позволение войти в свет. Очиститься огнем.
Фаститокалон смотрел, как руки на одеяле сжимаются в кулаки.
– Нам дарилось… новое зрение. Иное зрение. Я… я снова научился двигаться. Распознавать, где стены, видеть сквозь них… – Он судорожно сглотнул, и по его лицу потекли слезы. – Только… только очистившиеся могли получить клинок.
– Эти клинки, откуда они взялись? Кто их сделал?
Хейлторп слабо качнул головой.
– Не знаю. Иоанн… брат Иоанн… он их нашел. Бог привел его к ним.
Фаститокалон вздохнул.
– Значит, вы жили под землей?
– Да. В туннелях. После того, как мы были обожжены… мы оставались под землей и выходили только творить дела Божьи.
– А Божьим делом стало убийство чудовищ.
– Зло, – откликнулся он. – Да. И… и грешников. Творящих беззаконие.
– Как я понимаю, свет определял, кто именно грешен, а кто – нет?
– Он говорил с братом Иоанном. Тех, кто не исполнял его приказы… наказывали.
Ямка у него между ключицами быстро пульсировала.
– Где она? Сама эта штука?
– Ниже подземки, – ответил Хейлторп. – Глубоко. В каких-то… старых туннелях под станцией метро «Сент-Полз».
Фаститокалон моргнул. Значит, все это время она находилась настолько близко от них? Полмили, отделявшие особняк Ратвена от собора Святого Павла, внезапно показались ему очень-очень маленьким расстоянием.
– Спасибо, – мягко сказал он почти сразу же. – Пока достаточно. Вам нужен отдых. Здесь вы в безопасности, вам ничто не угрожает.
– Не в безопасности. Я погиб. Проклят Богом. Отвергнут…
– Нисколько. Поверьте мне, я бы знал. Какое-то время вы действительно были не человеком, но сущность, обитавшая внутри вас, ушла. Вы прокляты не больше любого другого – и меньше очень многих, я бы сказал. Отлучение от «Меча Святости» сильно говорит в вашу пользу.
– А вам откуда знать?
Вопрос Хейлторпа прозвучал чуть сварливо.
– Я – демон. Ну, по большей части демон. Я почувствовал, как эта сущность из вас выходила.
Глаза Хейлторпа округлились, безрезультатно пытаясь сфокусироваться.
– Успокойтесь. Я не собираюсь делать ничего демонического. Просто поверьте мне на слово: ваша душа цела, я сейчас смотрю на нее. Кому что-то и грозит от Господа вашего Бога, так это той штуке, которая всю эту кашу заварила. Я почти уверен, что представляться Гласом Божьим, не являясь на самом деле Гласом Божьим, – это то, чего Небеса не одобрят. Место занято, знаете ли.
– А что это? – прошептал Хейлторп. – Что там, внутри света? Что со мной говорило?
– Не совсем уверен, но как целиком демоническое оно тоже не ощущается. Оно вас оставило, мистер Хейлторп. Видимо, в духовном плане вам не помешало бы помыться и почиститься, но вы сейчас не направляетесь прямо в бездонную бездну. – Он вздохнул. – Но вам и правда надо отдыхать, а то Грета будет на меня сердиться. Вам ничего не надо?
– Нет. Постойте. Воды?
Фаститокалон налил в стакан воды из графина, стоявшего на тумбочке, помог больному приподняться, стараясь не причинить ему лишней боли, – и даже через прослойку из одежды и одеяла почувствовал болезненный жар его тела.
– Вы не… похожи на демона, – сказал Хейлторп, когда Фаститокалон снова его уложил. – Вы точно знаете?
– Совершенно точно. Не бойтесь, это не заразно.
Казалось, Хейлторп собирается еще что-то сказать, но в итоге просто закрыл глаза. Он казался ужасно юным и совсем беззащитным: едва вышедший из детства, придавленный знанием и жестокостью того, что с ним сотворили.
Фаститокалон внезапно заметил, насколько он бледен под своими шрамами – не считая лихорадочных пятен на каждой скуле – и как быстро и учащенно дышит. Он даже разглядел усиливающуюся синюшность губ Хейлторпа, но как раз в этот момент тот тихо вздохнул и завалился набок на подушках.
Фасс действовал, не задумываясь: вскинул правую руку и прижал ладонь к груди Хейлторпа, растопырив пальцы. Он ощутил неуверенное, неровное биение сердца у себя под рукой не только осязанием, но и еще несколькими чувствами, и понял, насколько отчаянно это сердце перенапряглось, насколько устало, как хочет остановиться.
«Нет, – подумал он, – не сейчас, не так. Во-первых, Варни прав, и ты можешь и должен получить отпущение грехов; а во-вторых, Грета возложила на меня эту обязанность, и я намерен ее исполнить».
