— Ну уж это, наверное, дикие народы! — иронически заметил Павел.
— Нет, ваше высочество, это местные крестьяне, которые переоделись танцовщиками и приветствуют, как могут, высокого гостя! — ответил Генрих.
— А, так это ваши так называемые «свободные крестьяне»? — сказал Павел. — По крайней мере, вы не так откровенны и честны, как мы, и не называете их крепостными. Но должен заметить вам, что эти люди кажутся мне далеко не столь упитанными и веселыми, как наши русские крепостные. Кроме того, должен к своему огорчению признаться вам, что вся эта затея кажется мне плоской и безвкусной. Они так худы, так неуклюжи, что их пляска кажется отвратительной, а их лица настолько несчастны, что совершенно не вяжутся с тщетно изображаемым весельем. Дайте-ка им русского барина, который будет кормить их на славу, драть, как Сидоровых коз, в случае лености или провинностей, и вы увидите, что они сразу повеселеют и затанцуют так, словно обучались у лучшего французского танцмейстера. А с такой полусвободой, в которой они здесь обретаются, их благополучие далеко не пойдет. Да и в чем, собственно, выражается их «свобода»? В том, что им предоставляется голодать сколько угодно? Плохая это свобода, принц!
Генрих, как и всегда, только тонко улыбнулся в ответ, неопределенно покачал головой и указал великому князю на главный портал Сан-Суси. У полуоткрытого окна нижнего этажа стоял король Фридрих.
Павел с такой любовью посмотрел на старого короля, что Фридрих в ответ полураскрыл руки, как бы обещая заключить великого князя в свои объятия. Человек порыва, минуты, настроения, Павел мгновенно пришел в состояние высшего восторга. Не дожидаясь, пока коляска совершенно остановится, не обождав, пока подъедет следующий экипаж, чтобы подать невесте руку, великий князь выпрыгнул из коляски и с обычным презрением к этикету бегом бросился во дворец. София-Доротея, видевшая все это, должна была войти во дворец одна, без жениха. Но она сделала это без всякого раздражения или неудовольствия, а с искренней улыбкой. Она уже начинала понимать характер великого князя, видела, что он глубоко несчастен, но зато очень искренен и неспособен на ложь и обман, и то материнское чувство, которого всегда много в сердце каждой хорошей женщины, взяло верх над отвращением к непрезентабельной наружности царственного жениха. И эта юношеская горячность, эта способность к непосредственным восторгам Павла вызывала в ней надежды на то, что ее жизнь в России будет не слишком ужасной. Конечно, личного счастья она не получит, но разве мало счастья в том, чтобы давать его другому?
Тем временем Павел раздраженно шагал по галерее дворца. Он уже раскаивался в своей горячности, и собственная экспансивность казалась ему самому смешной и постыдной.
— Что за мальчишество! — шептал он. — Черт знает что такое: поманили ласковой улыбкой, и я уже кидаюсь, словно пудель на кусок сахара… Безобразие! Мерзость!
В комнату короля он вошел в самом отвратительном настроении, и это сейчас же передалось Фридриху, который и без того был чем-то расстроен в этот день. Павел уже не подбежал к королю, не протянул ему обеих рук, как думал сделать это ранее, а сразу застыл в сухой и холодной официальности. Слова приветствия срывались с его губ отрывисто и резко, а нервный тик, искажавший лицо гримасами, придавал им совсем обратный, почти насмешливый смысл.
Король тоже не был расположен выходить за пределы официального обращения. Он не заключил Павла Петровича в объятия, а довольно холодно пожал его руку и ответил несколькими сухими словами.
Положение становилось тягостным и неприятным: ни великий князь, ни король не знали, что говорить далее, и неловкость все возрастала. Наконец к обоюдному облегчению в комнату вошла принцесса София-Доротея под руку с принцем Генрихом и в сопровождении остальных высоких лиц.
Лицо короля просветлело — принцесса всегда была его любимицей, а в последнее время он стал еще более любить и уважать ее. Фридрих обратился к внучке с шутливым упреком, что она не сумела до сих пор привязать к себе жениха достаточно крепкими узами, чтобы он не убегал от нее вперед и не бросал ее на услуги лиц, имеющих на то несравненно меньшее право, чем августейший жених.
Принцесса невольно с ласковым упреком взглянула на великого князя, а тот поспешил замаскировать свое замешательство резким, неприятным смехом.
XIII
На следующее утро должны были состояться маневры, устраиваемые королем в честь высокого гостя, хотя тайной целью их было показать русским, на какой неизмеримой высоте стоит прусская армия. В этом отношении прусский король рассчитывал не столько на великого князя, который едва ли понимал достаточно в военном деле, а на фельдмаршала Румянцева, стратегические таланты которого король ставил очень высоко.
Фридриху было важно вызвать старого фельдмаршала на искреннее восхищение, и особенно потому, что Румянцев, бывший не только боевым генералом, но и опытным придворным, до сих пор отделывался увертливыми фразами каждый раз, когда Фридрих заводил с ним разговор о своей армии. Он не отрицал ее достоинств, но и как бы не замечал ничего особенного. И это до такой степени раздражало «старого Фрица», что он способен был как угодно льстить, как угодно задарить старика-фельдмаршала, лишь бы заставить его открыто прийти в восторг.
Ввиду того что маневры должны были начаться довольно рано, вечером во дворце засиделись не очень поздно и сравнительно рано разошлись по своим комнатам. Павел ушел к себе в самом отвратительном настроении, и оно не рассеялось и утром. Только тогда, когда, выйдя в портал, он увидал подведенную ему дивную лошадь, подарок Фридриха Второго, его лицо просветлело. Павел был великолепным наездником, и ничем нельзя было его так подкупить, как хорошей лошадью.
Вскочив на коня, он сразу дал поводья, и нервный, горячий жеребец быстро понес его по улицам Потсдама. Блестящая великокняжеская свита с фельдмаршалом во главе следовала за ним.
Улицы уже кишели массой народа, и пришлось замедлить шаг. Это дало возможность великому князю услышать многое, что говорилось под шумок восторженных приветствий.
— Глядите-ка, — сказал чей-то грубый голос, — вот это и есть великий князь. Ну, нечего сказать, убила бобра принцесса! Да разве можно иметь такой вид, раз являешься русским великим князем?
Павел Петрович нетерпеливо дал шпоры лошади, и она врезалась в самую толпу. Последняя поспешно расступилась, но Павел успел услыхать ответ соседа-горожанина, негодовавшего на внешность августейшего жениха. Этот сосед сказал:
— Полно, брат, русские все таковы. Ведь это дикий народ: помесь татар и китайцев!
Подобные замечания Павлу приходилось слушать все время.
— А это едет фельдмаршал Румянцев, — сказал кто-то, — за ними: граф Салтыков, брат того знаменитого Салтыкова, который был интимным дружком русской императрицы. Вы посмотрите только, как великий князь похож на Салтыкова: одно лицо. Ну да разве это не понятно?
[14]
