Снова воцарилась тишина и послышался голос, страшно знакомый великому князю.
Новый оратор заговорил с такой страстью, с таким воодушевлением, что сразу покорил слушателей. Он говорил очень просто, понятно, без всяких вычур и прекрас, но каждое его слово дышало глубокой, всепокоряющей искренностью, каждая фраза была пропитана и согрета неподдельным чувством.
«Боже мой! Да ведь это Кутайсов? Но что он говорит, что он говорит!» — с ужасом, отчаянием и гневом думал Павел.
Это был действительно Кутайсов.
Он говорил народу о том, что теперь всем плохо живется и нет надежды на улучшение этого положения, пока знатные господа заслоняют царские уши от народных воплей. Великий князь знает это, болеет за горькую судьбу народа и решил прийти ему на помощь. Он строит город, где всем будет житься по-иному, уничтожит средостение из важных бар и сам будет непосредственно общаться со своими подданными.
— Для всех нас, — говорил Кутайсов, — нет спасения, нет надежды вне нашего милостивца, великого князя Павла Петровича. Старое должно умереть и отвалиться, как умирает и отваливается гнилой сучок. Да здравствует великий князь, надежда России! — Тут Кутайсов заметил Павла Петровича, расталкивавшего народ, чтобы добраться до смелого камердинера и приказать ему немедленно прекратить эту опасную комедию. Тогда он патетически воскликнул: — А вот и его высочество лично замешался в толпу своих верноподданных рабов, чтобы поддержать их и ободрить. Братцы, вот наш отец и благодетель!
Ответом на последнее восклицание был единодушный восторженный крик толпы. Все спешно протискивались к великому князю, падали ему в ноги, хватали и целовали край его платья, сапоги.
Навел Петрович сделал гневное движение и хотел пинками ног ответить на это опасное выражение народной любви, как вдруг сзади кто-то легко дотронулся до его плеча.
Великий князь испуганно обернулся и увидал, что за его спиной по левую и правую стороны стоят Мария Федоровна и Нелидова, последовавшие за ним.
— Ваше высочество, — шепнула великая княгиня, — вы, конечно, дадите отпор этому опасному и неуместному выражению любви и восторга? Я с ужасом думаю, что будет, когда ее величество императрица узнает обо всем этом! Боже мой! С таким трудом вашему высочеству удалось исправить отношения с ее величеством и сделать свое существование сносным, а тут наглая ретивость пронырливого интригана грозит все испортить! Да и разве терпимы в благоустроенном государстве подобные демонстрации против законного правительства?
— Я счастлива, — зашептала ему с другой стороны Нелидова, — что сердца всего народа раскрываются к нашему возлюбленному великому князю! О, ваше высочество, ведь вы не оттолкнете…
— Потрудитесь сейчас же уйти отсюда прочь, это не подходящее место для женщин! — приказал Павел Петрович супруге, а затем, оттолкнув близстоящих, пробрался к средине площади, где стояла бочка, служившая кафедрой ораторам, и громовым голосом крикнул толпе: — На колена! на колена!
Сразу воцарилась испуганная тишина; народ повалился в ноги, недоумевая, почему их обожаемый «милостивец» так разгневан.
Павел Петрович сорвал с себя ружье, с силой хлопнул прикладом о землю и громким, взбешенным голосом закричал:
— Если вы, тупоголовое дурачье, сейчас же не разойдетесь и не заткнете своих глоток, то пусть черт, а не я строит вам город. Мне вы не нужны, и я лучше настрою здесь домов для свиней, чем для такого сброда изменников. Кто вас звал сюда? Кто позволил вам явиться ко мне? В Гатчине нет места для такого дурачья, и я на пушечный выстрел не подпущу к себе негодяев, не имеющих права зваться людьми. Знаете, что делает человека человеком? Послушание, повиновение, преданность законному монарху! А вы начинаете с того, что хулите императрицу, одно имя которой не смеете произносить без трепета! И вы думали, что это сойдет вам с рук? Ах вы, разбойники, негодяи, бездельники! Расстрелять вас всех, перевешать! Кладбище вам нужно, а не город!
Павел Петрович задыхался от бешенства. Он должен был замолчать, потому что вместо слов у него начал вырываться какой-то хрип.
Он перевел дух, а затем, не обращая внимания на пока еще тихое, но все возраставшее ворчание, раздававшееся из отдельных групп, он продолжал:
— Да, я собирался строить здесь новое поселение. Но это будет не так еще скоро. Я не могу иметь дело с таким сбродом, который не умеет и не хочет работать, а вместо этого позволяет себе высказывать какие-то пожелания! Я вскоре уезжаю за границу и привезу оттуда опытных рабочих, которые и выстроят новый город. Но не думайте, что я так и пущу всякий сброд к себе! Нет, здесь место только тем, кто докажет, что они верны государыне, кто не осмеливается роптать на преданных слуг, поставленных править над ними ее священной волей. А теперь вон отсюда все, да поскорее! Я не желаю, чтобы вы портили мне здесь чистый воздух! От вас несет смрадом измены и предательства… Вон отсюда! Мне вы не нужны! Я привезу, сказал вам, настоящих работников из-за границы! Ну, разойтись, или я перестреляю вас!
— Братцы! — с отчаянием и рыданием в голосе вскрикнул какой-то дюжий оборванец, вскакивая на ноги. — Да неужто нигде правды нет? Нас побоку, мы голодай, а проклятые басурмане у нас, православных, последний хлеб отбивать будут?
Народ ответил нестройным ворчанием, в котором слышались страдание, злоба, бешенство, гибель радужных надежд.
Павел Петрович побледнел еще больше, закусил губу, твердым шагом подошел к вопившему оборванцу, вскинул ружье и уложил крикуна на месте.
Оборванец с громким воплем упал на землю и смолк.
Воцарилась гнетущая, страшная, жуткая тишина.
Великий князь продолжал стоять на месте. Его глаза чуть не выскакивали из орбит, из груди вырывался бешеный хрип. Он ничего не мог сказать и только топал ногами.
— Батюшки, да что же это? — вскрикнул вдруг совсем молоденький паренек, с ужасом показывая рукой на еще содрогавшегося в конвульсиях оборванца.
Павел Петрович схватил ружье за дуло, подскочил к парню и с нечеловеческой силой ударил его прикладом по голове. Паренек рухнул на землю с разбитой головой, обливаясь кровью.
Тут бешенство великого князя достигло апогея. Ничего не видя от кровавой пелены, заслонившей его глаза, изрыгая бешеные проклятия, он принялся молотить ружьем по близстоящим, так что те кинулись бежать в паническом ужасе.
В несколько секунд площадь опустела.
Павел Петрович оглянулся по сторонам и увидал вдали супругу с Нелидовой.
В противоположном конце площади стоял бледный, трепещущий Кутайсов.
Он уже озирался по сторонам, со страхом отыскивая место, где можно было бы спрятаться от гнева великого князя, но Павел Петрович заметил это, в несколько прыжков подскочил к перепуганному камердинеру, схватил его за ухо и с такой силой дернул, что несчастный упал на землю.
— Ах ты, дьявол этакий! — кричал великий князь, топча его ногами. — Что ты задумал? Ты осмелился избрать меня, великого князя, первого дворянина русской империи, атаманом шайки разбойников, готовых пойти мятежом против законной государыни? Ты хотел натравить сына на мать и первого и вернейшего подданного на его государыню?! А знаешь, что за это следовало сделать с тобой? Расстрелять тебя, каналью, надо!
