— Ты смеешься? — удивленно спросила его великая княгиня. — Но… чему же?
— Так, я вспомнил кое-что смешное…
— Но ты, Павел, все еще не ответил мне ничего на мою просьбу!
— Какую просьбу?
— Ах, какой ты! Ведь я просила тебя простить Нелидову и разрешить ей сопровождать нас в путешествии!
— Господи, но твое желание уже само по себе является прощением Нелидовой! Раз ты этого хочешь…
Он снова сделал колоссальное усилие, чтобы опять не расхохотаться.
Вдали показались очертания Петербурга.
Вот и застава… Слава богу! Скоро они будут дома, и он получит возможность на досуге посмеяться. Кстати, что с Нелидовой? Привели ли ее в чувство? Э, что там! Женщины — все равно что кошки. С крыши упадут, и то целы останутся! Живучи!..
— Но как хорошо будет прокатиться за границу! — снова воскликнула Мария Федоровна.
— Да… хорошо… — рассеянно ответил Павел Петрович, думая о Нелидовой и ее необузданно-бурных ласках.
VII. Гатчина застраивается
Прошло несколько лет. Великокняжеская чета благополучно вернулась из заграничного путешествия и поселилась в Гатчине, благоустройству которой Павел Петрович посвящал много времени. Теперь это был по виду целый городок, хотя официально Гатчина была признана городом только после воцарения Павла Петровича.
Против первоначального плана теперь были допущены значительные изменения. Новый план великий князь вывез из Парижа, где над ним работал молодой французский архитектор Колле, с которым великий князь очень подружился и у которого даже жил.
Произошло это так.
Жизнь в Париже великого князя раздвоилась. Официально он проживал в громадном, специально для него нанятом дворце, но, кроме того, нанял небольшое меблированное помещение у молодого архитектора, жившего с матерью и сестрами на одной из узких, мрачных улиц предместья Монмартра. Здесь, в этом тихом уголке, великий князь отдыхал от шумной парижской жизни в разговорах с словоохотливым архитектором Колле, который много рассказывал ему о Париже и парижанах.
Случайно разговор зашел о городах вообще, и великий князь посвятил Колле в свою идею основать новый город по совершенно новому плану, причем высказал, что города возникают случайно и развиваются рядом наслоений, но совсем другое получится, если в идею возведения города положить единую зрелую мысль.
Увлекающийся француз пришел в восхищение от этой идеи и предложил свои услуги.
Павел Петрович дал ему план Гатчины и топографические данные местности. Когда он в следующий раз пришел к архитектору, то застал его в напряженной работе пред рисовальной доской. Великий князь взглянул на работу Колле и вскрикнул от восхищения: план застройки Гатчины был почти уже разработан!
Но, присмотревшись повнимательнее, великий князь со многим не согласился.
Колле задумал выстроить уютный и наивный провинциальный городок, где в каждом домике сказывается хоть и миниатюрная, но разнообразная индивидуальность, а Павел Петрович, наоборот, хотел однообразной массивности и величественности, подобающей резиденции наследника императорского престола.
Выслушав замечания великого князя, Колле засел за переработку плана. Ему приходилось работать дни и ночи, потому что Павел Петрович собирался вскоре уезжать и непременно хотел взять с собой совершенно законченный план. Поэтому, когда Колле за несколько часов до отъезда великого князя вручил ему готовую работу, то тут же упал без сознания: он доработался до нервной горячки.
Великий князь не только щедро заплатил архитектору за работу, но и назначил ему ежегодную пенсию в триста рублей, и последняя аккуратно выплачивалась Колле.
Затем Павел Петрович уехал, торопясь осуществить наделе свою мечту.
В России ему удалось заинтересовать своими планами императрицу, так что она не только постоянно осведомлялась о ходе работ, но и поддерживала старания великого князя щедрыми ассигновками.
Так возник город Гатчина, имевший вначале и необычную для русских селений, и даже, пожалуй, смешную внешность.
По первоначальному плану Колле дома должны были идти правильной вереницей, разделяясь садами. Но великий князь пожелал, чтобы строения были разбросаны по холмам, по берегам речки и вокруг озера. Это придавало городу вид каких-то прилепившихся к склонам скал птичьих гнезд и лишало его уютности, ласковой привлекательности.
Сами по себе дома тоже казались хмурыми и неуютными. Личные удобства квартирантов совершенно не принимались в соображение: это были какие-то тюрьмы, ряд мрачных, неуютных арестантских камер…
Поэтому немудрено, что заселение нового городка шло очень медленно и неохотно.
После смерти Екатерины Павел Петрович упразднил город Рождествено и силой перевел оттуда мещан и купцов в Гатчину. Но при ее жизни он не мог сделать это, а добровольных любителей поселиться в новом городке находилось мало.
Тогда Павлу Петровичу пришла в голову мысль сделать из Гатчины зерно новых военных преобразований, затеянных им для поднятия армии на требуемую высоту.
С этой целью был возведен ряд казарм, которые постепенно заполнялись переводимыми в Гатчину полками.
Сначала в казармах поселили артиллерийскую бригаду, и великий князь принялся заниматься с нею. Для помощи ему в этом деле из Петербурга частенько наезжал генерал Мелиссино, единственная значительная величина артиллерийского дела в русской армии.
Приезды Мелиссино доставляли особенное удовольствие маленькому двору, потому что генерал по вечерам устраивал блестящие фейерверки, в которых проявлял поразительную изобретательность и фантазию.
Это было единственным развлечением Марии Федоровны, ее детей и придворных дам, которые страшно скучали в мрачной, пустынной Гатчине.
Из подчиненных Мелиссино офицеров выделялись двое: Аракчеев и Ратиков. В особенной милости Павла Петровича был первый. Да это и немудрено: Аракчеев понимал дисциплину совершенно так же, как и великий князь; он день и ночь мучил солдат учениями, не щадя сильных мер воздействия, и можно было сказать, что отчетливость эволюции Аракчеев «вколачивал» новобранцам. Павел Петрович непременно хотел, чтобы русская армия в выучке и отчетливости движений не уступала армии Фридриха Великого, а Аракчеев находил, что это вовсе не трудно: мешает только леность, которая не преминет уступить палке. И последняя была главным профессором в этой потешной военной академии.
Каждый день барабан призывал войска на обычные учения, продолжавшиеся часами. Мало того, с целью окончательно превратить солдат в мертвую машину, действующую единой волей вождя, барабан и сигнальные трубы отрывали солдат от еды, от сна, призывали к учению в самый сильный холод или проливной дождь. Вообще, чем менее подходило время или погода для пребывания на улице, тем более шансов было у солдат, что их вытребуют на плац. Наоборот, в душные летние вечера, когда дышать можно было только на воле, на берегу реки или озера, солдат запирали в жарких, душных казармах, где со многими от жары и духоты делались обмороки.
