— Черт возьми, один был господином, а другой рабом.
— Или, что все равно, дедушка, один франком, а другой галлом.
— Как же, однако, случилось, что наши предки галлы переносили в течение стольких столетий угнетение со стороны горсточки франков?
— Ах, дедушка, эти франки владели землей, которую отняли, а следовательно, богатством. Многочисленная армия состояла тоже из их безжалостных орд. Сверх того, нашим предкам, истощенным долгой борьбой с римлянами, пришлось перенести еще одно ужасное иго — это иго духовенства.
— Недоставало только этого в довершение всего!
— К вечному их стыду, большинство галльских епископов после завоевания предали свое отечество и перешли на сторону франкских королей и дворянства, которых они лестью и лукавством подчинили себе и старались вытянуть от них как можно больше земель и богатств. Подобно завоевателям, большинство этих святых отцов владели крепостными, которых продавали и эксплуатировали, распутничали, разоряли народ, терзали его и заботливо старалось выбить у галльского народа разум, проповедуя ему о смирении, уважении и повиновении франкам А тем несчастным, которые пытались бы для освобождения отечества восстать против этих пришлых дворян и королей, могущество и богатство коих основывалось исключительно на насилиях, грабежах и убийствах, духовенство угрожало дьяволом и муками ада.
— Скажи, неужели наши предки без всякого сопротивления позволяли себя стричь, как овец, со времени завоевания их франками вплоть до прекрасных дней революции, когда мы резали горло этим дворянам, франкским королям и их союзникам-попам?
— Конечно, дело не обходилось без многочисленных восстаний крепостных против королей, дворян и духовенства. Я рассказал вам, дедушка, лишь то немногое, что знаю сам, да и это немногое я узнал, работая в магазине господина Лебрена, торговца полотном, там напротив…
— Каким же образом, мой мальчик?
— В то время как я работал, господин Лебрен разговаривал со мной. Он рассказывал мне историю наших предков, которой я, подобно вам, не знал раньше. Во мне пробудилась живейшая любознательность. Я задавал господину Лебрену тысячу вопросов, продолжая стругать и прилаживать, а он отвечал с истинно отеческой добротой. Вот каким образом я узнал то, что рассказал вам. Но, — проговорил Жорж с подавленным вздохом, — моя работа в магазине кончилась, и уроки истории прервались. Я рассказал вам все, что знал, дедушка.
— Так, значит, торговец полотном, там напротив, очень ученый?
— Он такой же большой патриот, как и ученый. Это старый галл, как он сам называет себя. Иногда, — добавил Жорж, слегка покраснев, — я слышал, как он не раз говорил своей дочери, с гордостью обнимая ее: «Ты истая дочь галла!»
В эту минуту старик Морен и Жорж услышали стук в дверь первой комнаты.
— Войдите! — сказал Жорж.
Кто-то вошел в соседнюю комнату.
— Кто там? — спросил Жорж.
— Я, Лебрен, — произнес чей-то голос.
— О, это почтенный торговец полотном, о котором мы только что говорили. Это старый галл, — проговорил вполголоса старик. — Иди же скорее встречать его, дитя мое, и запри дверь.
Жорж, смущенный и удивленный этим визитом, вышел из комнаты и очутился лицом к лицу с Мариком Лебреном.
Глава III
Лебрену было около пятидесяти лет, хотя он казался моложе. Его высокий рост, сильная мускулатура шеи, рук и плеч, гордая осанка и смелый поворот головы, его широкое, энергичное лицо, голубые глаза с прямым и проницательным взглядом, густые светло-каштановые волосы с легкой проседью, низкий лоб, точно изваянный из мрамора, — все это представляло типичные черты бретонской расы, среди которой до наших дней сохранились почти в чистом виде галльская кровь и галльский язык. На полных красных губах Лебрена играла улыбка, отчасти добродушная, отчасти лукавая и насмешливая. Одет он был в просторное синее пальто и серые панталоны.
Жорж Дюшен, удивленный и немного смущенный этим неожиданным посещением, молчал, ожидая, когда заговорит. Лебрен. Последний сказал ему:
— Господин Дюшен, вы были посланы вашим хозяином для производства различных работ в моей лавке. Я был очень доволен вашим умением и вашей сообразительностью.
— Вы доказали это своим благосклонным отношением ко мне.
— Вы сами завоевали его, я видел, что вы трудолюбивы, стремитесь к знаниям. Я знал еще нечто большее. Как и все наши соседи, ваше примерное отношение к старику деду, который живет в этом доме пятнадцать лет….
— Милостивый государь, — возразил смущенный этими похвалами Жорж, — мое отношение…
— …совершенно естественно, не так ли? Вы работали у меня в лавке в продолжение трех месяцев. Очень довольный нашими отношениями, я сказал вам вполне искренне: «Господин Дюшен, мы с вами соседи. Приходите же ко мне по воскресеньям или в другие дни после работы. Вы доставите мне удовольствие, большое удовольствие».
— Действительно, господин Лебрен, вы говорили мне это.
— И тем не менее, господин Дюшен, вы ни разу не были у меня.
— Прошу вас, господин Лебрен, не приписывайте этого ни неблагодарности, ни тому, что я забыл вас.
— А чему же это приписать?
— Господин Лебрен…
— Подождите, господин Дюшен, будьте откровенны… Вы любите мою дочь?
Молодой человек задрожал, побледнел, затем покраснел и после некоторого колебания ответил Лебрену тихим голосом:
— Это правда. Я люблю вашу дочь.
— Так, значит, окончив работу, вы ни разу не были у нас, боясь, что любовь ваша усилится?
— Да, господин Лебрен.
— Вы никогда не говорили о своей любви моей дочери?
— Никогда.
— Я это знал. Но почему же у вас не было доверия ко мне, господин Дюшен?
— Господин Лебрен, — ответил молодой человек в замешательстве, — я не осмеливался….
— Почему? Потому что я так называемый буржуа? Человек богатый в сравнении с вами, живущим изо дня в день своим трудом?
— Да, господин Лебрен.
Помолчав с минуту, купец проговорил:
— Позвольте мне, господин Дюшен, задать вам один вопрос, вы ответите на него, если сочтете его уместным.
— Я слушаю вас, господин Лебрен.
— Около пятнадцати месяцев назад, вскоре после своего возвращения из полка, вы должны были жениться?
— Да, господин Лебрен.
— На молодой цветочнице, сироте, по имени Жозефина Элуа?
— Да, господин Лебрен.
— Можете ли вы мне сказать, почему этот брак не состоялся?
Молодой человек покраснел, лицо его приняло грустное выражение. Он колебался отвечать.
Лебрен внимательно глядел на него. Обеспокоенный и удивленный молчанием Жоржа, он не мог сдержаться и воскликнул строгим и огорченным тоном:
