Оставалась Эллада. В Элладе всегда хватало дел, но и тут мне не повезло. В ту пору эллинам хватало своих благоразумных правителей, своих советчиков и своих проныр. В Афинах мудрец Солон придумал для своих сограждан такие замечательные законы, что у тех от счастья уже три десятка лет кружились головы. Наконец появился хитрый и предприимчивый Писистрат, который привлек на свою сторону простолюдинов и, захватив славные Афины, сделался тираном. Он оказался дельным и незлопамятным человеком, способным не только расточать, но и создавать, так что избавиться от него оказалось не так-то просто. Эллинских грубиянов, спартанцев, в ту пору тоже поглотили домашние неурядицы, и, значит, обоим великим городам было не до их старой вражды.
Можно было еще вытянуть шею и заглянуть в Рим, поглазеть на всяких там латин и умбров, над которыми властвовали этрусские цари. Но эти этруски, как говорят, имеют какие-то книги, написанные их пророчицами, и в этих книгах скрыто все, что произойдет с этими варварами на протяжении последующих пяти веков. Причем подробно описан каждый год. Поэтому этруски считают себя самым мудрым и осведомленным насчет своей Судьбы народом. Что же касается тех варваров, которыми правят, то эти латины, как известно, по своей натуре настолько хладнокровны, невозмутимы и прямодушны, что не понимают никаких намеков и иносказаний. Наживаться на них — чересчур тяжкий труд.
Таков был мир в пору моей юности. Все напоминало то великое перемирие между Египтом, Хеттским царством и Старой Элладой, о котором повествуют предания. Того перемирия будто бы добился сам Геракл, и продлилось оно более двух столетий.
Однако первые драхмы я заработал, отправившись Посланником именно в Афины. Писистрату требовалась поддержка Ионии, и стараниями Скамандра он такую поддержку получил. Меня афинский тиран принял очень хорошо. Двое суток подряд мы наслаждались обществом прекрасных гетер, играли в кости и выпили на пару не менее двух амфор хиосского вина. Потом Писистрат привел меня в учрежденный им городской театр на представление с великолепными хорами, музыкой и шествиями в честь Диониса.
Путешествие в Аттику произвело на меня такое сильное впечатление, что, вернувшись домой, я неделю кряду ходил очарованный, будто бы тянулся в хвосте того самого дионисийского шествия. Больше всего Скамандру не понравилось, что я там сильно увлекся игрой в кости. Он предупредил, что, если я не оставлю игры, он вовсе отстранит меня от всех великих дел школы и обречет на жалкое прозябание. Это он сказал мне как раз накануне того дня, когда над крепостной башней Милета, а вернее над моим правым плечом, появился златокрылый орел.
Итак, я подошел к началу моей истории и — к действительному началу моей судьбы.
В тот вечер я стоял на пристани и смотрел, как золотая колесница Феба исчезает за краем эгейских вод, в стороне Афин. Я вспоминал их шумные улицы, театр Писистрата, и на душе у меня было грустно. И вот мне показалось, будто меня окликнули. Я обернулся, не заметил никого, невольно посмотрел в небеса — и увидел орла.
Мне пришла в голову мысль, что боги подают добрый знак, что отчаиваться не стоит и Скамандр сменит гнев на милость, ведь его первое поручение было исполнено мною хорошо. Повеселев, я двинулся в «Золотую сеть», которую содержал тогда дед нынешнего хозяина.
Там я разговорился с одним торговцем, который только что вернулся из Рима и теперь потешался над латинами, над их обычаями и законами, в которых латины пытались учесть все мелочи своей жизни. Я хотел поспорить с ним и стал утверждать, что когда-нибудь эти римляне, вооруженные своими законами и четким порядком жизни, завоюют весь мир и что именно на краю света, в маленьких захолустных городишках, зреют семена будущих великих государств. Хмель прибавлял уверенности моим дерзким высказываниям. Торговец сначала удивился, а потом стал хохотать, говоря, что даже законы Солона не прибавили Афинам ни разума, ни порядка, если их взял голыми руками такой бойкий проходимец, как Писистрат. Я вспылил, и дело могло бы кончиться плохо, если бы не орел, паривший над пристанью моего родного города.
Только я раскрыл рот, чтобы сказать торговцу, что он глупец и в подметки не годится Писистрату, как почувствовал крепкую руку на своем плече. То был слуга Скамандра.
— Твой учитель зовет тебя,— сказал он.
Сразу остыв, я учтиво распрощался с торговцем и отправился на зов.
— Я вижу, что тебе вредно оставаться среди эллинов,— без всякого гнева сказал мне Скамандр.— В Афинах ты справился с делом, но заразился опасной болезнью.
— Какой болезнью, учитель?! — испугался я.
— Праздностью мыслей,— ответил Скамандр,— Не виню тебя. Афины — большое искушение для всех честолюбцев и не только — зеленых юнцов. Горы и пустыни Востока излечат тебя.
— Да поможет мне Геракл Путевод! — с жаром произнес я главную молитву школы,— Я готов, учитель.
— Еще нет,— качнул головой Скамандр,— Протрезвей, проспи один час, проплыви семь стадиев, съешь тарелку бобов и приходи.
Выполнив все наставления, я вернулся, готовый хоть в тот же час отправиться в Индию или к Геркулесовым Столбам.
— Ты похож на арамея, поэтому это дело я поручаю тебе, Кратон,— сказал Скамандр.— Ты должен сделаться настоящим арамеем.
Искусство перевоплощения, которому обучали в школе, давалось мне без особого труда.
— Ты отправишься коновалом в Мидию, на самый юг. Там, в горах, есть персидский город, называемый Пасаргады. В нем от имени царя Астиага правит некий Куруш. Наши торговцы называют его Киром. Ты должен проникнуть в его дворец в качестве коновала, осмотреться, а затем...— Скамандр замолк и прищурился,— А затем ты должен улучить мгновение и разорвать нить его жизни. Дальнейшее зависит от твоей ловкости. Если ты справишься с этим важным поручением, то станешь первым среди моих лучших учеников.
Итак, мне полагалось убить какого-то неизвестного царька.
Первым делом мне предстояло отправиться в Дамаск, где окончательно принять вид и повадки арамея. Там же от верных Скамандру людей я должен был получить необходимые знания о племени персов и об их властителе. Тем временем по прямой дороге в Пасаргады двинулся бы еще один Посланник. Его забота была простой: подсыпать царским коням в пойло особую, несмертельную отраву, от которой у них стали бы редеть гривы и хвосты. Мне в Дамаске оставалось дождаться вести-приказа: пора!
По обычаю школы, я принес жертву у храма Аполлона, и Скамандр, рассмотрев внутренности закланной овцы, сказал, что судьба, несомненно, будет благоволить мне. Затем, когда мы вернулись в город, он подвел меня к гранитной плите, что была установлена во дворе палестры, и торжественно произнес:
— Если, однако, тебе придется погибнуть, знай, что твоя слава переживет тебя на много веков.
На плите были высечены имена Посланников, исполнивших поручение ценой своей жизни.
— Тогда твое имя, Кратон, войдет в число имен почетнейших граждан Милета,— напомнил он.
