Старания могущественного Навуходоносора мало помогли его преемнику. Царь Кир обошел не торопясь со своим войском Мидийскую стену, а потом, взяв Вавилон, приказал разрушить ее.
Сиппар выглядел внушительной крепостью, вдвое превышавшей своими размерами укрепленный акрополь в Сартах. Впрочем, после той ночной беседы с вавилонским стратегом, готовым предать Валтасара и сдать Опис, вид грозных стен уже мало беспокоил меня. Мною владела не твердость воина, готового мощным усилием или военной хитростью взять любую стену, а спокойствие торговца, которому остается только договориться с хозяином стен о сносной цене и заполучить их в свое владение. Ожидая у ворот Сиппара посланников вавилонского царя, запершегося в крепости, я даже подумал с тоской, что для исполнения такого дела царь Кир вместо меня вполне мог бы послать иудея Шета. Возможно, царь так и поступил бы, если бы иудеи не считались в Вавилоне плененным народом. Видимо, царь решил, что унижение Набонида принесет мало пользы.
Навстречу мне из ворот выехал один из приближенных царя. Его сопровождала охрана в том же количестве, что и моя: двенадцать всадников.
С настороженным видом он приветствовал меня и пригласил в крепость, однако потребовал, чтобы «бессмертные» остались за пределами стен.
Тут я наконец вспомнил, что еду вовсе не затем, чтобы принять готовую к сдаче крепость, а пока только везу весьма дерзкое послание от одного царя другому царю, и если последний крепко вспылит, прочтя его, то Кратону несдобровать.
В этом случае оставалось или быстро переманить фракийцев на свою сторону, или доблестно сразиться с ними и всех перебить, или же попросту унести ноги.
Я оставил «бессмертным» свой гиматий, неудобный для жаркой схватки и кошачьих прыжков, и отправился в крепость.
Последний царь Вавилона Набонид принял меня в самой высокой башне Сиппара. Он сидел на своем походном троне с очень высокими и мощными ножками. Под ногами, обутыми в сандалии с золотыми ремешками, стояла золотая подставка в виде трех черепах.
У вавилонян один только царь имел право носить на себе сразу несколько одежд. Кроме того, только царская рубашка, называвшаяся «канди», имела такую длину, что скрывала ноги почти полностью, до самых стоп. Царскую рубашку ткали из тончайшей белой шерсти непорочных ягнят менее чем годовалого возраста. Поверх канди царь носил довольно узкий плащ, конас, с закругленными по бокам краями, который весь был обшит длинной пурпурной бахромой. На конасе царя Набонида сверкали золотые звезды, а на спине, как мне рассказывали, красовался золотой месяц весом в мину. Царь был также плотно подпоясан, и на конце длинного пояса висела двойная кисть с тонкими золотыми пластинками. Головной убор царя назывался «кидарис». Белый войлок кидариса был также украшен золотыми изображениями луны, которой поклонялся Набонид (его предшественники поклонялись солнцу, поэтому раньше царский кидарис украшали маленькими розетками). На вершине кидариса сверкал золотой шишак, а низ головного убора был обвязан белой лентой, более широкой спереди. Длинные концы этой ленты, украшенные бахромой, свисали позади.
На каждой руке царь носил по два браслета: на запястье — с изображением луны, а выше локтя — в виде небольшого разомкнутого обруча.
Рассказываю об одежде вавилонского царя так подробно по двум причинам. Во-первых, нет уже ни вавилонских царей, ни таких одежд. Во-вторых, кроме как великолепием одеяний, ничем Набонид не запомнился. Это был некрупный и очень малокровный с виду человек, так густо умащенный ароматическими маслами, что блестел лицом и весь тяжко благоухал, как набальзамированный труп. Светлые, невыразительные глаза и довольно редкая, но очень прихотливо завитая — причем с золотыми нитями — борода дополняли образ бесполезно вызолоченной немощи.
Двое нубийцев, ростом и мощью своих мускулов, еще более унижавших бледного царя, стояли по сторонам от трона и вяло раскачивали огромными страусовыми опахалами. Мухи отлетали в сторону так же вяло.
Я приветствовал царя с положенной цветистостью речи, однако почтил его довольно дерзким поклоном — всего лишь кратким кивком головы. Набонид сохранил бесстрастность. Стражи его не шелохнулись.
Когда я показал Набониду цилиндр с посланием Кира, один из сановников бросился ко мне и выхватил цилиндр из моих рук. Особым кинжальчиком, похожим на те, что я всегда носил за поясом, он срезал Кирову печать, не повредив ее, быстрым движением достал пергамент, развернул его, тщательно обнюхал с обеих сторон и наконец, упав на колени перед царем, протянул развернутый пергамент прямо к глазам своего повелителя.
Набонид медленно прочел слова царя Кира, написанные на арамейском языке.
Выражение его лица ничуть не изменилось.
По движению его глаз видно было, что он прочел послание повторно. Потом поднял взгляд. Сановник сразу отскочил в сторону и свернул пергамент.
— Царь Кир пришел с войском в мою страну,— задумчиво проговорил Набонид.— Он идет на Вавилон.
— Мне неизвестна воля моего царя,— сказал я.— Пойдет царь персов на Вавилон или нет, я не знаю.
Набонид вперился в меня тусклым, ничего не выражавшим взглядом и сказал:
— Ты не перс.
— Не перс,— согласился я.
— А кто?
— Наполовину эллин, наполовину сириец, а точнее, набатей.
— А кто твои боги?
— Я поклоняюсь многим богам, и прежде всего тем, на чьих землях нахожусь.
— Значит, здесь ты готов поклониться и принести жертвы великому Сину?
— Здесь, в этой крепости,— отвечал я, весь подобравшись для первого прыжка,— перед тобой, царь Вавилона я готов принести жертвы Сину, ибо великий бог Син, как мне известно, имеет свою долю власти на небесах. Здесь царь. В других местах я сначала должен узнать обычаи и богов-покровителей тех мест. Так издавна поступают все эллины.
— Вот как царь персов пытается уверить меня, будто ему подчиняется уже весь свет и он, только он один, исполняет волю всех известных богов... Я слышал, Кир очень бережет своих персов и они, будто послушные овцы, зовут его Пастырем.
— Да, царь персов любит свой народ.
Набонид опустил веки, а потом посмотрел на меня полуоткрытыми глазами.
— Пусть царь персов попробует остановить великие реки и взять приступом стены Вавилона,— сонно проговорил последний вавилонский властитель,— Пусть попробует. Если ему удастся сделать и то и другое, я буду готов поверить, что он исполняет волю самого могущественного из богов. Может быть, царь персов замыслил еще что-то, никому не ведомое?
Какой-то дух толкнул меня прямо в сердце. Оно испуганно содрогнулось, и я стал говорить нечто, как мне кажется, не предсказанное никакими вавилонскими звездами.
— Замыслил, царь Набонид, это верно.
Веки Набонида, дрогнув, поднялись. Царь проснулся.
— Что же? — полюбопытствовал он.
