— Иконы-то не в Москву собирались сплавлять?
— В Москву. В Москву.
— А Калугу не поминали? Чего вдруг про Калугу спросил? Как кто подтолкнул.
— Было! Гы-ы! Было! Никогда не вспоминал, а ведь поминали они Калугу-то. Точно! Гы-ы! — вскинулся Камчатка.
— А Свинина? Господина своего Свинина не поминали?
— Свинин?.. Свинин... Вроде говорили... или не говорили — не помню. Ей-богу, не помню. Смутно... вроде говорили, а точно не помню. А про Калугу точно! Калужские, да! Вспомнил точно!
Через два дня Иван повидался с Зуйком. После того раза поручик долго не бывал в игорной, потом стал изредка появляться, без Свинина, с другими приятелями. Горланил, играл по крупной, напивался, ко всем задирался, но без особых осложнений. Мельком Иван встречался с ним и в других местах, но разговоров никаких ни разу не вели. Зуёк, конечно, удивился его приходу, сильно насторожился, тревожно раздувая широкие ноздри и усиленно стараясь скрыть это; развязничал и горланил поначалу вовсю с рыком и гоготом, спрашивая: уж не по душу ли его Иван Осипов явился? Каином не назвал ни разу — Осиповым, Осипычем даже. Боялся всё же. Иван позвал его в фортину, выпили, тот чуть поутих, но, не выдержав напряжения, прорычал:
— Будет тянуть-то! Чёрт тя дери! Чего хочешь?!
А Иван в ответ про всё не остывающую после пожаров Москву, про страшные события и слухи, коими она переполнилась, про ушаковскую комиссию, про то, что роздыху уже нет никому в этом угаре — и им, ловцам, и им, военным. Разогревал, распалял Зуйка дальше. Тот уж ещё два стакана водки вылил в свою губастую пасть, когда Иван спросил наконец про Свинина: давно ли виделись и не бывал ли тот в пожары в Москве или кто из его мужиков?
— А-а-а! Ущучить хочешь! Шалишь! X... тебе! — загоготал Зуёк. — Не были они в Москве! Никто! Взял?!
— Точно знаешь? — строго спросил Иван.
— Да иди ты! Говорю ж!
— Свинин сказывал или ещё откуда знаешь?
Захмелевший Зуёк, привскочив, вдруг дёрнулся через стол к Ивану и злобно прорычал-прогоготал:
— Ты допрашивать меня пришёл? X... тебе! Забыл, кто я?!
— Дело хуже, чем ты полагаешь, поручик, — спокойно, медленно сказал Иван. — Смертоубийство разыскиваю.
— Чего?! — ошалело выдохнул Зуёк.
— Так Свинин говорил про своих или как?
— Он. Сказал, как загорелось в Москве, наказал, чтоб евонные ни один никуда ногой. Чтоб пришипились.
— Давно говорил?
— Да с месяц как был.
— А коли врёт?
— Да что ты?! Что! Не было евонных мужиков.
— Знаешь их?
— Не всех. Некоторых.
— Курлапа? Шиша? Митяя?
— Курлапа? Курлапа не знаю. А Шиша знаю. А Митяя какого, рябого или малого? Он их присылает когда...
— Ладно! Слушай крепко!
И сказал, что дело это великой чрезвычайности и секретности и он не должен бы вообще ничего открывать Зуйку, а поехать с командой туда, под Калугу, и взять в кандалы его товарища закадычного со всей его холопьей шайкой, а здесь, в Москве, взять и его, поручика, как сообщника и пособника той шайки, на которой смертоубийства, как всё знавшего, но не доносившего, но... «Не дёргайся! Молчи! Слушай крепко!» Но жизнь, мол, по-всякому поворачивается, и кто знает, что ждёт каждого из нас завтра, а тем более послезавтра и через год, какие пути с какими пересекутся и кто кому понадобится — и потому, если он хочет спасти и себя и своего Свинина, пусть съездит к нему сам, и, ничего не открывая... «Ничего не открывая! Вник?! Ничего! Никому! Ради самого себя!» — привезёт сюда, Ивану, Шиша и Курлапа. И описал, какой из себя этот Шиш. И притихший, тяжело дышавший Зуёк подтвердил, что да, такой. И Курлапа описал подробно. Если привезёт, а смертоубийство на них — и не приведи Господи, если откроет это им самим и упустит! — тогда на всё остальное Иван пока опять закроет глаза.
— Опять! Вник?
Зуёк согласился, но только оговорил, что поехать сможет не раньше чем недели через три, раньше из полка не отпроситься...
Расставшись, Иван тут же повесил ему на хвост трёх молодцов, повелев блюсти неотступно и незаметно, а потом ехать за ним и в Калугу, и следить, и не допускать, чтобы и сам не деранул куда ни то, и, главное, не угнал бы вместе с помещиком Свининым куда-нибудь такого-то и такого-то, прозвищами Курлап и Шиш.
Камчатка при этом разговоре присутствовал, дополнял Ивана.
Объявил Камчатке, что, пока не заполучит извергов, тот будет при нём. Чтобы опознавал и свидетельствовал потом. А со двора чтоб ни шагу, попробует — команда стражникам дана беспощадная. Ну а после, хочет не хочет, а сдаст он его в приказ. Хватит воровать!
— Хватит, Вань, хватит! — с готовностью и жалко, дерганно улыбаясь, согласился Камчатка. — Устал...
Он страшно был доволен, что живёт у Ивана в тёплых покоях, что его хорошо кормят. Говорил, что давно уже так не жил, соскучился. В последнее время, удрав с Волги, обретался в Касимове, в Рязани, в Коломне, промышлял в одиночку, воруя бельё в банях и по дворам с верёвок и что попадалось по мелочи. Грузил лес на пристанях.
Был очень услужлив, помогал, чем мог, по дому.
Вернувшийся с Волги Волк очень удивился, увидав, как Камчатка сильно одряб, посмирнел и состарился с минувшего года. А ведь ему минуло лишь сорок три.
XIX
Федосья Савельева запиской просила непременно побывать у неё в определённый день и час, а у него почти на то же время уже была сговорена другая встреча. И он пошёл в Колпашный чуть пораньше, чтобы сразу и уйти.
А там — накрытый стол и десять человек гостей, среди которых Авдотья Жеребцова и другие знакомые, завсегдатае этого дома. Не знал только двоих: немолодого, невысокого, полноватого мужика, смахивающего на откупщика или торговца — Петром звали, и тоненькую, совсем ещё юную девицу, которую никак не назвали и которую он поначалу не разглядел.
Жеребцова так шумно ему обрадовалась, так ринулась, навалилась, что он даже закачался под общий смех.
Он уже больше года ничего с ней не имел.
— Что празднуешь в будний день, хозяйка-неунывайка? — полюбопытствовал у Савельевой Иван.
— Секрет, Иван Осипыч! — сделала она глазки, приглашая садиться.
— Я те потом пошепчу про ейный секрет! — сдобно хохотнула Жеребцова и хотела сесть рядом с Иваном, но Савельева отогнала её к невысокому, немолодому.
— За здравие пил. За упокой пил. За многое пил, а вот за бабий секрет — нет. Хотя, кажись, догадываюсь, в чём он и где — конечно, в... — И, ахнув, испуганно осёкся, что чуть было не ляпнул вслух то, о чём догадался.
