— Может быть, драгоценная Раннаи, у тебя есть ко мне просьбы? Может быть, следует увеличить количество золотых колец для содержания твоего обихода? Или ты решила обновить запасы выходных одежд и украшений? Возможно, тебе захотелось приобрести ещё рабынь или рабов для твоего дворца? — Глаза номарха стали весёлыми, какими казались до прихода жены.
— О нет, я всем довольна, мой господин, — ответила Раннаи и слегка наклонила в сторону номарха свой искусно завитой парик. Среди уложенных гирляндами локонов парика дрожали тонкие заколки — золотые бабочки. Номарх усмехнулся и посмотрел на ожерелье жены из пяти рядов крупных бериллов, сапфиров, аметистов и изумрудов, скрывавших шею госпожи Раннаи и имеющих огромную цену.
— Значит, твой приход означает соблюдение приличий и является проявлением благородной вежливости. — Господин Рехмиу погладил жену по пропитанной ароматическими маслами коже маленькой руки. — Я благодарен, моя Раннаи, но мне нужно заняться неотложными государственными делами. Что, ещё не всё? Я слушаю, моя драгоценная...
— Хочу поведать тебе неприятную новость. — Раннаи состроила на бледно-матовом лице капризную гримаску. — Пусть мои девушки сыграют и споют, чтобы их настороженный слух был отвлечён... А тем временем я расскажу. Играйте и пойте гимн богине Исет для весеннего богослужения, — приказала она рабыням.
— Нет, только не гимн, — запротестовал номарх и даже немного рассердился. — Гимнов мы ещё наслушаемся в храмах. Лучше что-то обыкновенное... о весне и... про любовь...
— Вы слышали пожелание вашего господина, — пожала плечами Раннаи. — Пойте старательно, трясогузки.
Девушки переглянулись. Взволнованно пошептавшись, они устроились на полу прудобней. Их пальцы стали пощипывать струны лютен и арф. Засвистели нежными переливами флейты. Девушки начали играть печальную плавную мелодию с повторяющимся припевом.
— Это старинная песня, её почти не исполняют теперь, — равнодушно сказала госпожа Раннаи.
Девушки пели:
Из зарослей папируса доносится
Голос дикого гуся, попавшего в силки
На приманку.
А я не могу вырваться,
Я не в силах освободиться
От моих силков,
Потому что любовь к тебе
Держит меня и не отпускает...
Я думаю о тебе.
Что я скажу моей матери,
К которой я приходила вечером,
Нагруженная добычей?
«Разве ты не ставила силков?» —
Спросит она меня строго.
Что мне ответить?
Дикий гусь летит и спускается,
Множество птиц порхает вокруг...
Я не замечаю их.
Со мною только моя любовь,
Я не могу забыть о твоей красоте...
— Чудесная песенка и девушки хорошо поют, — добродушно заметил Рехмиу. — Чем ты возмущена?
— О, мой супруг и повелитель, — заговорила негромко Раннаи, вытянув слегка шею и приблизив лицо к его уху. — Всякая девушка, живущая на территории дворцовых помещений, твоя собственность. Тело их принадлежит тебе, а душа богу Усири. Девушки должны блюсти целомудренность для тебя, и любая может оказаться твоей наложницей, если ты пожелаешь. Это право господина.
— Допустим, — усмехнулся грузный старый номарх. — Хотя мой возраст не очень-то побуждает меня использовать это право. — Он подмигнул жене с двусмысленным видом.
— Если дворцовая рабыня нарушила предписанную ей чистоту такая мерзавка подлежит самому жестокому наказанию... — продолжала его жена. — Вон та смуглая флейтистка... Она, кажется, из южных номов Черной Земли... с острова у самых порогов...
— И что же? — с любопытством спросил номарх.
— Её застали вчера в беседке с воином из белокурых народов моря. Но я приказала не трогать её, пока ты сам не примешь решение. Есть ещё одна нарушительница, которая сидит позади всех и держит букет лотосов. Она отдавалась чернокожему рабу из страны Куш. Что скажешь, господин мой? Какую меру наказания они заслужили? Я пока не говорю о тех юношах, которых они обнимали...
— Конечно, по старым понятиям и порядкам, обеих рабынь следует отдать в храм Себека
[81]. Там жрецы приковали бы их цепью к стене у пологой плиты на берегу уходящей под воду. Огромный крокодил в тридцать пять локтей длиной всегда приплывает после захода солнца поужинать той жертвой, которая для него приготовлена. Однако...
— Ты хочешь их простить?
— Девчонки хорошенькие. Одна играет на флейте. Другая, кажется, неплохо поёт. Их обучали, воспитывали. Они с детства живут у нас. Зачем скармливать их крокодилу или удушать верёвкой из-за таких пустяков? Мальчишки тоже заняты делом. Белый старательно охраняет, негр работает на поливе садов или... что-то такое...
— Но рабыни позволили себе непокорность... Их уличили в гнусной разнузданности... Они подлежат казни, — настаивала Раннаи.
— Беда случится, если тебя уличат в том же, — неожиданно разозлившись, прошипел номарх. — Вот тогда и правда пришлось бы принимать жестокие меры. Ступай, жена. Меня ждут почтенные и полезные люди. Можешь своей рукой отхлестать рабынь хлыстом. Думаю, ты получишь от этого удовольствие. И хватит с них. Зато они наверняка родят несколько маленьких рабов, за которых ничего не нужно платить.
Госпожа Раннаи низко поклонилась мужу и с обиженным видом удалилась. За ней, шелестя прозрачными платьями, упорхнул рой музыкантш и певиц.
Номарх весело посмотрел им вслед. Затем он сказал стоявшим у входа:
— Принесите-ка ещё седалища. У меня будет совет. Придёт жрец Гора, учтите.
Оба человека, к которым обращался Рехмиу, после краткого отсутствия поставили на вторую ступень ещё один стул, обитый красно-золотой кожей. А первая ступень стала опорой для простого стула с коричневой деревянной спинкой.
2
Появился жрец в белой одежде. Это был человек средних лет с бритой головой и накинутым на левое плечо куском пятнистой рыжей материи, заменявшей в жаркую погоду шкуру леопарда
[82]. Рядом шёл, напряжённо сосредотачиваясь костлявым лицом, светлейший господин Нахт. Последним семенил Гист, придерживая сумку, в которой находились вощёные таблички и прочие документы.
— Приветствую тебя, хранитель священных знаний, — кивнул номарх бритоголовому жрецу, склонившемуся в поклоне. — Садитесь по своим местам.
Приступим к важному совещанию. Докладывает Гист, возвратившийся после десяти лет отсутствия. — Он сказал это таким обыденным тоном, как будто лекарь отсутствовал не больше месяца.
