Оказавшись внутри, почти в полной темноте, стал дышать медленнее, потому что испугался звука своего дыхания. И неожиданно ослабели руки и ноги, как будто только сейчас очнулась слабость, которая должна была охватить его ещё там, на борту лодки. На мгновение Мериптаха сжал ужас, он понял, что теперь не сможет даже убежать при виде врага или чего-нибудь непонятного. Но всё же двинулся вперёд сквозь почти абсолютную тьму, руководствуясь только памятью о внутреннем устройстве коридоров и лестниц, замирая на расстоянии ладони от стоящих на подставках ваз, находя выступы углов робкой рукою именно гам, где и рассчитывал их найти.
Вот лестница, ведущая наверх. Сначала Мериптах сходил на родительский этаж своим воображением и только потом доверил это дело ногам.
В обычные ночи в коридоре второго этажа горело не менее двенадцати масляных светильников, обозначая светящуюся полосу раздела меж покоями князя и его супруги. Когда Меринтаху приходила охота побродить ночными закоулками дворца, он начинал ощущать дыхание этих огней уже на середине лестницы, а верхние ступени были хорошо освещены. Сегодня же тьма и не думала бледнеть. Светильники не были зажжены. Мериптах даже остановился, чтобы понять — почему? Что-то изменилось в отношениях князя Бакенсети и его лунной супруги? И тут же схватил себя обеими руками за грудь, как же стыдно такое забыть! Князь мёртв!!! И пусть это было и прежде известно ему, надо было понять это здесь и заново. Потому, значит, и не горят светильники, что нечего более делить в этом доме господину и госпоже.
Мериптах вошёл в коридор и обнаружил, что тёмен лишь ближний к нему край. В дальнем, там, где был тронный зал, шла какая-то жизнь огней, оттуда просачивалось осторожное, как бы затаённое свечение. И сердце мальчика почему-то затосковало от этого. Он понял — это ещё одно препятствие на пути к матушке. Двери её тёплых владений, вот они, за второй колонной — несколько быстрых шагов. Но туда нельзя спрятаться, даже, пожалуй, опасно, пока не выяснено, что за огонь поселился средь ночи на троне Мемфиса.
Он крался так тихо, что мог слышать сопение и ночные причитания служанок госпожи Аа-мес. На отцовской половине тоже кто-то похрапывал и шумно чесался. Все спят, спят, спят, спят...
Добравшись до конца коридора, он оглянулся, чтобы проверить, не разбудил ли всё же кого-нибудь. Темнота, густея, уходила в глубину коридора. Мериптах одним острым пальцем отодвинул край тяжёлой, расшитой занавеси, что закрывала вход из коридора в зал. За нею во время церемоний должны были находиться старшие дворцовые слуги, на случай, если они понадобятся князю. Первое, что понял мальчик, это то, что горят всего четыре стоячих светильника по углам, отчего воздух тускло-жёлт. Зал пуст, то есть там нет никакой церемонии или тайного совета. Вообще никого нет, кроме сидящего на троне человека. Мериптах видел его со спины, но не мог не заметить, даже с учётом скудного освещения, что на голове у сидящего поверх огромного парадного парика помещается мемфисская корона, а на плечах поблескивают полосы столь же парадного нагрудника. Это облачение князя Бакенсети!
Новый правитель!
Апоп не дал простыть трону и, убывая в пределы странного города Авариса, назначил нового князя?!
Край занавеси сорвался с пальца, Мериптах снова отколупнул его и увидел уже не затылок, но лицо сидящего. Услышав, видимо, шевеление ткани, голова с короной обернулась. Жуткий, неподвижный взгляд проникал прямо в сердце мальчика и даже сквозь него, заставив снова потерять способность к движению, приколов, как иголкой, к темноте за его спиной. Но самое страшное в этом взгляде было то, что это был взгляд князя Бакенсети!
Мериптах несколько раз смаргивал, но видение не исчезало. Это была не мумия, не демон — левая щека сидящего поползла вверх, изображая гримасу недоумения. То, что он сам удивлён появлением Мериптаха, более всего убеждало, что он живой человек. Живой князь Бакенсети! Живой отец!
Какими же путями плыл он, несчастный мальчик, если оказался в тех местах, где обитает зарезанный отец его? Может, он, Мериптах, всё же мёртв, несмотря на все убеждения разных людей, что он среди живых. Его лежачая неподвижность, столь непонятная ему самому, была точкой, от которой два пути — в одну или в другую жизнь. Теперь он в этой жизни, после того, как прыгнул в ночную реку. Теперь он новый Мериптах, прежний никогда бы не посмел совершить такое, а в этой жизни Себек не угрожает ему, но служит. В этой жизни тёмен всегда освещённый дом, Нил на самом деле течёт в обратную сторону, притом что его вода, по-видимому, устремляется к устью, ибо когда живые направляются по волнам реки вниз, в Аварис, он на их корабле попадает вверх, в Мемфис. Корабль живых везёт его к солнечно сверкающему змею, а он оказывается у колен своей лунной матушки.
Князь Бакенсети, продолжая пристально смотреть в ту щель между камнем и тканью, где таился глаз Мериптаха, встал. Опустил руки, до этого сложенные на животе, с жезлами, обозначающими княжескую власть, и сделал шаг вперёд. Потом ещё один. Теперь уж и подавно не было никакой возможности сомневаться, он ли это. Отец приближался, отец был всё ближе и ближе.
— Мама, — беззвучно прошептал Мериптах.
В тот же момент чьи-то колючие пальцы схватили его сзади за шею, с явным намерением перервать ему горло.
Мериптах рванулся, но его держали крепко, не перехватывая, впиваясь всё глубже заточенными ногтями в кожу. Панически забрасываемыми за спину руками мальчик старался ухватиться за немого страшного погубителя, чтобы оторвать его от себя или хотя бы уязвить. Он не мог ни за что ухватиться, как будто его терзал не человек, стоящий на ногах, а громадная птица, павшая когтями на шею. Какой-то край ткани ему удалось ухватить бессильной щепотью там, сзади, и тут горло его захрустело. Темнота коридора слилась с темнотой в глазах. Он перестал сопротивляться. И в этот момент хватка ослабла. Нет, сначала раздался сзади звук тупого удара, потом дикий взвизг, и только после этого когти человекоптицы выскользнули из ран на шее Мериптаха. Всё ещё ничего не видя, он повалился назад, как оказалось, спиною на одну из колонн, сполз вниз и остался сидеть у её подножия.
В этот момент рука князя Бакенсети отдёрнула тяжкую занавесь и в коридор хлынул поток бледного, лихорадочно-жёлтого света. И открывшимся глазам мальчика предстала следующая картина: госпожа Аа-мес, жуткая, в сдвинутом парике, так что виден лишь один глаз, поднимается с четверенек, выставляя вперёд растопыренные когтистые пальцы. Худой, голый до пояса толстяк Тнефахт со всего размаха бьёт её по голове короткой, тяжёлой пальмовой дубинкой. Она с хрипом падает ничком вниз, распластываясь по тёмному полу. Из покоев княгини вылетают служанки, угрожающе вереща. Впереди Азиме и Бесте, а с ними множество других, они полуодеты, они в ярости. Такое впечатление, что их рожает сама коридорная тьма. Хуфхор и Нахт, стоявшие за спиной толстяка, встречают их бичами, свирепо шелестящими в тёмном воздухе. У Бесте выбит глаз, на Азиме разорвана сверху донизу полотняная рубаха. Толпящаяся позади них толпа абсолютно голеньких, улюлюкающих служанок начинает таять, рассасываясь по боковым помещениям.
Князь Бакенсети молча и даже, кажется, спокойно взирает на это, продолжая удерживать одною рукою открытый проход для света.
