На рассвете следующего дня по северной дороге покинула Мемфис небольшая процессия с бегущим впереди глашатаем, возвещающим, что идут люди, принадлежащие к храму Птаха. Среди негритят, что парами несли небольшие тюки, был и сын князя Бакенсети.
— Помни, если вас догонят люди Андаду или просто схватят стражники на дороге, они обвинят тебя в похищении мальчика и в нарушении приказа Апопа. Никаким твоим словам не поверят, — сказал на прощание Птахотеп, благословляя своего полководца.
63
По рассказам Воталу могло показаться, что обитательницы бескрайнего гарема представляют собой род домашнего скота, бессловесного, бесправного и покорного. Очень скоро Сетмос-Хека понял, что здешние женщины — это не хмурые самки, сидящие в мрачных норах в ожидании совокупления с предписанными и презирающими их самцами. Большинство из них вело приятный и даже, можно сказать, весёлый образ жизни. Любая Пальма или Магнолия была окружена парой-тройкой кустов-прислужниц, и никто при этом не испытывал ни малейшего недостатка в украшениях и лакомствах. В пределах своего маленького двора — у некоторых гурий гарема штат обслуги достигал пяти человек — всякая госпожа была подлинной госпожой. Она могла по своему усмотрению наказывать и баловать прислужниц, могла отослать их от себя и потребовать замены по своему вкусу. И эти требования выполнялись писцами в синих одеяниях. Более того, если между госпожой и служанкой возникала душевная, а потом и телесная приязнь, это только поощрялось. И это было легко объяснить. Полностью занятые собою, женщины переставали смотреть с надеждою на посещающих их мужчин, оставляли опасные мечты, связанные с обретением нормальной женской доли, оставляли все ухищрения и происки в этом направлении. Их голова освобождалась от тёмной и грозной тоски, порождаемой постоянно неудовлетворённым состоянием тела.
Кроме того, связь меж женщинами поощрялась, ибо в ней видели некое подражание — пусть убогое, обезьянье, женское — основной, мужской идее Авариса. Женщина, получив самую малую свободу в своих действиях, начинает неосознанно копировать мужчину, неизбежно доходя в этом копировании до полного извращения оригинала.
Поэтому синие писцы внимательно следили за развитием этих отношений, потому что иногда под воздействием своих чувств некоторые деревья шли на страшные преступления. Зная, что при обнаружении беременности у них отнимают возлюбленных служанок, дабы прежний образ жизни не повредил развитию драгоценного плода, они стремились вытравить его из себя. Иногда погибали, иногда становились бесплодны. А бесплодная женщина — это ходячий мертвец. Лишение себя материнства считалось самым страшным преступлением в гареме.
Дни здешних обитательниц были заполнены в основном приятными заботами. С утра омовение в душистых водах, потом длительный туалет — у каждой был набор полированных бронзовых зеркал, шкатулки с драгоценностями и прочие необходимые вещи, а служанки, перед направлением в пределы великого сада, обучались гардеробным и косметическим навыкам. Вслед за этим, по желанию, можно было помолиться — у жилища почти каждой из матерей стоял истукан божества, которому она поклонялась у себя на родине. Этому не только не чинилось препятствий, это поощрялось. Женщины по своей природе богобоязненнее мужчин и страстнее в богопочитании. Некоторым, особенно вавилонянкам, удавалось убедить себя, что, живя здесь, в гареме, они тем самым как бы служат своим телом божеству родины. Иные даже воображали себя жрицами, сами резали куриц, ягнят на жертвенном камне или сжигали кучи цветов в дни праздников. Совершали они это со всей серьёзностью, сливаясь с божеством в мистическом экстазе, скрытом или буйном, в зависимости от обыкновений культа или своего характера.
Вся середина дня была посвящена визитам. Меж отдельными участками не было никакой ограды, и поэтому Ива без труда перебиралась к Ветле, и они целыми часами лепетали своими длинными листочками, обсуждая произошедшее и происходящее вокруг. У кого из деревьев появилась новая служанка, кто плодоносит, кто примеряет новые украшения, дарованные в обмен на принесённые царству плоды.
Во время таких визитов съедалось множество фиников в мёду и выпивалось немало лёгкого просяного пива, особенно в тех случаях, когда собиралось три-четыре собеседницы. По вечерам устраивались катания в лодках на пруду, звучали лютня и флейта, а сразу после захода солнца вступали пернатые и сверчковые исполнители. Одеяло трелей покрывало ручьи и рощи. И так продолжалось большую часть месяца, кроме тех дней, которые, для каждого дерева отдельно, вычисляют особые писцы. В эти дни вечера и ночи, наиболее подходящие для зачатия, в гарем являются «царские друзья», дабы отдать свою дань Аварису.
Между собою все эти госпожи были не равны положением. По каким причинам одна возносится над другою, понять было не так-то легко. Имело значение достоинство дома, из которого она прибыла. Явившиеся из царских дворцов, ощущали себя выше тех, кого привезли из домов княжеских, жреческих или купеческих. Не говоря уж о простолюдинках. Но тут много было и путаницы. Скажем, родная дочь влиятельного князя или правителя города числила себя ничуть не ниже двоюродной племянницы какого-нибудь незначительного царя. Кроме того, имело значение то, как оказалась женщина в гареме. Те, кто по всем правилам вышел замуж за одного из «царских друзей», относились снисходительно к выкраденным с родины. Имели значение и отличия, полученные уже здесь, в Аварисе. Чем больше здорового потомства приносила та или иная, тем увереннее она ощущала себя. Она получала подарки, штат её прислуги рос, дом украшался. Кстати, как заметил Сетмос, не имело значения, кого в потомстве было больше, девочек или мальчиков. Родившиеся в гареме девочки ценились. Какая-то их часть, подрастая, оставалась здесь же в качестве прислуги, вышколенной и надёжной, совмещая прислуживание с подглядыванием и подслушиванием. Они были подлинными детьми Авариса и служили ему искренне. Большая часть служила воспитательницами в большом «Доме детства», куда направлялись все дети, отнимаемые от только-только выкормивших их матерей. Кто-то, может быть, служил царству вне гарема.
Но для положения среди товарок большое значение имели и личные качества. Воталу, когда Хека завёл с ним разговор на эту тему, сначала не слишком-то его понял — его мало что интересовало помимо работы, потом всё же посоветовал присмотреться к госпоже Бесоре. Даже он, вечно уткнувшийся в свой операционный стол нелюдим, обратил внимание на эту женщину.
— Кто это?
— Когда-то она была всего лишь Дикий Шиповник с маленькими розовыми цветочками, теперь её боятся не только служанки, соседки, но даже и писцы предпочитают лишний раз не появляться возле её мраморного павильона. Ей разрешено даже иметь собаку.
Она не царская дочь, и даже не княжеская. Происхождением из далёкой, беспросветной страны, что лежит ещё севернее Ахияву. Отец её — вождь маленького дикого племени, не знающего городов. Охота и виноградники занятие её народа. Она любит рассказывать разные сказки о тех местах, о чудищах, что обитают там. О змее с четырьмя головами, о воде, которая горит, о золотом плаще отца. Конечно, четырёхголовых змеев не бывает, науке известны змеи лишь с тремя шеями, и горючей воды никто из заслуживающих уважения мужей не описывает. И не бывает принцессы, не рассказывающей баснословных историй об отчем крае. За годы, проведённые здесь, мне пришлось их выслушать немало, хотя я не из тех, кто прислушивается к женской болтовне. Бесору доставил один из «царских братьев», она этим гордится, но все знают, что он не женился на ней. Он даже не выкрадывал её. Она сама увязалась за ним, бросив отцовский дом. Поговаривают, что она предала отца, услужив посланцу Авариса.
