Воздушная ладья ударилась в каменный берег. Апоп качнулся на толстых ногах, но так, что это лишь подтвердило твёрдость его основного убеждения.
— Брось последний взгляд на эту великую карту.
Мериптах сделал вид, что бросил. Он теперь боялся отвести взгляд от фигуры царя, и вместе с тем какое-то тайное, совершенно тайное безразличие, пустое пространство образовалось на том месте, где несколькими минутами раньше был восторг.
— Там есть все города, но там ты не найдёшь Авариса. Это специально, ибо нет возможности изобразить подлинный Аварис, тот, что есть незримый разум мира, зачем же громоздить жалкие кирпичи на берегу ручья. Тем более что всегда можно взойти на башню и взглянуть, каково оно во плоти, вместилище просвещённой власти.
Сойдя на берег, царь и мальчик тут же попали в сводчатую дверь, а через неё в тесное помещение с вьющейся лестницей, ведущей круто вверх. Мериптах сразу же догадался, где они находятся. Внутри той самой башни, на её вершину ему уже один раз приходилось подниматься вместе с царём. Значит, тот глубокий, пересохший пруд, который он в тот раз наблюдал сверху, это и есть ночная чудо-карта.
— Скоро рассвет, Мериптах. Для тебя он наступит не только в прямом смысле. Мы встретим его там, наверху. В прошлый раз ты смотрел на великий город, ничего не понимая. Он был для тебя нечто непонятное, скопище слухов, сказок. За эти длинные дни ты много узнал о нём, теперь ты сможешь увидеть его новыми глазами, собрать его в своём сердце в единый образ.
Апоп стал подниматься вверх медленно, но уверенно ставя толстые ноги на глиняные ступени.
— Да, Мериптах, ты увидишь город, основанием и смыслом которого является любовь. Без этого он не мог бы стать тем, чем ныне стал. Ты видел воспитательные дома, куда попадают из родильных домов и где воспитываются сыны Авариса, будущие «пастухи царств». Достигнув определённого возраста, они начинают учиться, и учителя у них самые просвещённые люди нашего времени. Проявив какие-нибудь способности, мальчики получают возможность их развивать. И так далее, до возраста, когда они уже смогут не только брать у города, но и отдавать ему. Служить в своём лучшем воплощении. Это очень ценно — правильное научное образование, выявление способностей, но это не главное.
Царь стал ступать и дышать тяжелее, с перебивами, и говорить с паузами.
— Главное же в нашей системе вот что. По достижении определённого возраста, четырнадцати, как правило, лет, «царские дети» попадают в общество «царских друзей». В собрание молодых и зрелых, великолепно образованных, тонких, возвышенных и уже много чувствовавших и живших людей. Происходит знакомство. Это самый деликатный, самый, наверное, ответственный момент в жизни городского организма. Подросшие, уже приоткрывшие глаза своей души, юные гиксосы обретают старших друзей, и не просто друзей. Друг слово хорошее, но малое по вместимости. Привязанность, объединяющая в садах ежегодной встречи, может сблизить старшего и младшего на долгие годы. И нет связи прочнее и человечнее. Старший, не задумываясь, отдаст жизнь за своего друга, как, впрочем, и наоборот. Даже прекратившись, эти отношения не прекращаются. Высшая дружба переходит в обычную, в трезвое товарищество и приязнь. Иногда союзы сохраняются и всю жизнь. Иногда они возникают ещё раньше, во времена учёбы, и такие особенно горячи и прочны. Как у меня с Бакенсети. Самое главное, что тут нужно уяснить, — в этом деле не может быть никакого принуждения. Только искренние чувства потребны здесь. Впрочем, и не только здесь.
Всякий гиксос в любом городе, в самой дикой стране только тогда может рассчитывать на твёрдое влияние, когда его с предметом влияния связывает искреннее чувство. Не расчётливое, через силу, мужеложство, но искренняя, подлинная любовь. Это сильнее золота, жажды власти и любых других страстей.
Апоп остановился, перебарывая горы воздуха, что прорывались сквозь его лёгкие.
— Знаешь, уже придумано, как добираться до верха, не умирая на этих ступенях. Такие же канаты, только снизу вверх.
И небольшая круглая корзина. Садиться на дно можно в кресло, четыре раба тянут канат через блок, и ты там.
Восстановив дыхание, Апоп двинулся дальше. Мериптах, наблюдавший снизу работу мощных, кувшинообразных икр, заметил, что сверху под толстые сандалии царя течёт бледное молоко рассвета. Вместе с ним приплывали какие-то, не совсем понятные звуки. Может быть, они были так заметны после глухой тишины надмирной ночи с её потаённым скрипом. Кроме того, какой-то шум донёсся и снизу. Его-то опознать было нетрудно — кто-то спешно поднимался вслед за парой ночных собеседников. Быстро, даже торопливо. Это было удивительно. Мериптах уже успел привыкнуть к тому, что никто никогда не мешает их совместному одиночеству. Царь может приблизиться к кому захочет, но никто не приближается к царю, хотя можно было понять, что вокруг всегда полно вышколенных и потому невидимых слуг. Мир города окружал его очень плотно, в нём не затеряешься. Нет силы, которая может рассыпать это внимание.
— И теперь уж я могу сказать... тебе последние слова. Даже не знаю, что там происходит... у тебя в голове. Что ты думаешь обо всех... этих моих танцах... вокруг твоей... особы. Если ты... ничего не понял, жаль. Ты думаешь, мне нужна твоя... Мне нужно твоё... сердце. Без этого... всё теряет смысл. Я увидел тебя в доме Бакенсети... и был ослеплён. Настолько, что рванулся кратчайшим путём. Это была... ошибка. Страшная ошибка. Весь этот месяц я расплачивался за неё... И я пошёл к тебе самым длинным... путём. Иногда... так ближе. Сейчас, при свете дня, а не в дурманной ночи... не в тайной спальне... ты скажешь мне... ты сам, сам... если...
Царь двигался плотно, как поршень, если бы было уместно в рассказе о столь древних временах употребить это сравнение. Вот он выступил из чрева башни, поднялся на её верхнюю площадку. Мериптах продолжал тихонько следовать за ним, полностью находясь в тени этого тела. Сзади нарастал шум подбегающих ног.
Выскользнув вслед за Апопом на воздух из извилистой, ступенчатой кишки, мальчик обнаружил, что рассвет уже владеет миром. Солнечный диск сияет почти прямо перед глазами. Старая гавань залита туманом, пятна его лежат и на больших «лепестках» городского «веера». На улицах внизу, на всех без исключения, невероятная суета, несутся колесницы, бегут люди, слышны даже какие-то крики, удары по металлу, там и сям громыхание барабана.
Апоп смотрел не на слишком бурно проснувшийся и чрезмерно обрадовавшийся яркому утру город. Он смотрел в сторону от города, туда, где меж камышовыми островами сверкали на солнце или таились под полосами тумана пространства чистой воды. Они были совсем не такими, как в прошлый раз. Не безмятежные зеркала, уложенные меж пышными шкурами. Они были заставлены рядами и рядами кораблей. На палубах перебегали туда-сюда люди в белых набедренниках. Совсем недалеко от берега, в полутора полётах стрелы над оробевшей водой. Корабельные вёсла ещё шевелились трепетными рядами, все в гроздьях солнечных искр.
На площадку башни вынырнул синий от задыхания гонец со свёрнутым в трубку посланием в руках. Он рухнул на колени и прохрипел:
