— Апоп хочет сожрать моё сердце? — сказал Мериптах. — Именно моё, когда он в силах добраться до всех прочих. Я тебе не верю.
После этого мальчик замолчал на весь день.
56
Молчал, но исправно пил зелье, что приготавливал в пламени своей печки сделавшийся очень ласковым лекарь.
— Попробуй сесть, не можешь?
Мериптах молчал, не ведя даже глазом в его сторону.
— Вот это, вот теперь этот порошок, я и не думал, что его отыщу, колдун, кажется, давал, давал его одному охотнику, у которого отсохли ноги после нападения больших чёрных пчёл.
Не помогало.
Хека смешно чесался одной рукой, как бы отыскивая секреты врачевания у себя подмышками, на затылке или в промежности. Он что-то невнятно ныл себе под нос, и если прислушаться, можно было разобрать длинную, скучную жалобу на то, как ему не везёт, несчастному, ничего-то он не запомнил как следует из хитрой нубийской науки и знает лишь приблизительно, как действуют все эти могучие магические припасы. И никогда у него не было времени толком во всём этом разобраться потом, постоянно приходилось обслуживать немыслимые капризы больших людей.
— Смотри, глотни масло вот из этой плошки, потом вдохни дым с этой головни, и так три раза. Хека делал так, я видел, я точно видел. Теперь полежи, полежи. Скоро ночь, можешь поспать. Когда почувствуешь огонь и иголки в конечностях, скажи мне, но тихо. Им не надо знать об этом.
И убегал на нос, где снова надо было гасить огонь лихорадки, овладевшей всем телом великого воина шаззу.
Длинные полосы дыма ползли над вечереющей водою вслед за «Серой уткой», угрюмые грохоты барабана загоняли мелкие встречные суда в заросшие горловины каналов. Картины берегов менялись мало. Не пальмы, так тамариски, человеческие фигурки на дамбах, воловьи упряжки на залитых полях. Изредка видение города, отражающего в воде пилоны старинного храма. И всегда крики обезьян перед закатом, катящийся вслед за кораблём их неодобрительный смешок.
Хека всё больше времени проводил с Шахкеем, хотя все мысли его были с мальчиком. Он поминутно рушился в отчаяние: у него ничего не получается! Неподвижность Мериптаха превращалась во всё бóльшую угрозу. Теперь мальчик знал не только то, кем на самом деле является однорукий лекарь, но и какие этот лекарь позволял себе возводить хулы на Аварис, дом царя Апопа. Исходный замысел-то был хорош — дать движение телу мальчика и возбудить ужас в его мыслях по отношению к змею, и он сам ускользнёт в то время, когда ом, лекарь, будет на глазах у солдат Шахкея занят жаркой врачебной заботой. В исчезновении больного мальчика виноват лекарь, в исчезновении здорового сам мальчик. Только что теперь об этом думать, не получилось. Несмотря на все ухищрения, Мериптах остался неподвижен. И что толку в том, что испуган до смерти!
Вечером Хеку втащили силой в палатку умирающего и ом понял, что его не выпустят, пока дело не разрешится — выздоровлением или смертью Шахкея. Там было душно и страшно. Горели два светильника у изголовья, освещая распухшее, покрытое слоем густого блестящего пота лицо с рытвинами лаз и ртом, непрерывно извергающим какие-то страшные степные речи, понятные только сидящему рядом седому истукану в коже. Он держал на коленях обнажённый меч и молча слушал исповедь своего господина, хотя она и была, на взгляд колдуна, совершенно бессмысленной. Впрочем, кто его знает, может быть, тут было другое. Бывалый воин, оказавшись на последнем ложе своей судьбы и чувствуя, что смерть рядом, старается выговорить всю свою, довольно длинную для человека его времени и его занятий, жизнь. Чтобы сохранить её в этом мире хоть в форме бреда.
Хеке было всё равно, пусть так, пусть этак, лишь бы этот жуткий меч на коленях старого телохранителя не стал разить направо и налево, как только этот бред затихнет, мстя всем, даже невиноватым, за эту кончину.
Египетская ночь огромным звёздным куполом встала над несчастной, ползущей в темноте лодкой. Тускло светился полотняный фонарь у неё на носу, привлекая тучи сбитых с толку насекомых.
Лекарь старался, уж так старался, что сильнее и нельзя было уже стараться, но всё равно не был уверен, что помилуют. И вот опять, опять он неправильно разобрался в опасностях. Слишком, слишком боялся мальчишки, а этого меча не рассмотрел. Так же глупо он сбежал от Аменемхета к Яхмосу, от предполагавшейся опасности к самой непосредственной.
Но были, были две маленькие надежды. Во-первых, на то, что сильный воин племени шаззу не умрёт так, посреди реки, где всё в руках седовласого безумца с мстительным клинком, а дотянет до мест, где есть другая, более разумная власть. Вторая надежда была совсем уж смешной — может, всё-таки меч этот привлечён сюда лишь для ритуального прощания с воином, как это делают и у других воинственных народов, а не для разрубания нерадивых лекарей.
Седой телохранитель не смотрел ни на Шахкея, ни на лекаря, он смотрел перед собой и молчал. То есть не совсем молчал, просто ничего не говорил по поводу того, что происходит тут, внутри. Когда к нему заглядывали его люди, несущие службу, он слушал и отвечал. По большей части односложно. Отдавал команды.
Там, в наружном мире, что-то завязалось, что-то начало происходить, но Хека не решался спросить что. Не говоря уже о том, чтобы выйти и осмотреться. Раненый бредил не так беспрерывно, как прежде. Временами затихал. И даже, кажется, затихало его дыхание, и тогда затихало и дыхание лекаря. Он с нетерпением ждал очередного прорыва этого бреда, как самого радостного известия. Телохранитель вроде бы никак не реагировал на эти перерывы, но чувствовалось, что только ими и занято его внимание, в них живёт его надежда.
Снаружи явно происходило что-то важное.
По палубе бегали люди, напряжённо переговариваясь. В проёме распахнутого входа Хека рассмотрел блеснувшие огни факелов и обрадовался. Кто-то гонится за «Серой уткой», кто-то хочет вмешаться в мрачную жуть того, что здесь творится. Всё что угодно лучше, чем этот... Колдун глянул на сидящего напротив человека и вздрогнул. Телохранитель теперь смотрел на него, и не просто смотрел, но обвинял своим тяжело полыхающим взглядом. Обвинял уже не только в неизбежной смерти своего господина, но и в неизвестной, приближающейся опасности.
Меч шевельнулся на коленях дикого старика.
Хека мелко вздохнул, грудь была скована страхом. Забормотал, что его вины тут нет. Не он же послал ту несчастную стрелу. Наоборот, прилагал все усилия. Слова подбирались с огромным трудом, как будто каждое весило с мельничный жёрнов. Кроме того, произносил их Хека, видимо, сильно портя своим наказанным языком, отчего лицо-маска телохранителя исказилось. И меч шевельнулся на его коленях уже вполне целеустремлённо.
Бежать!
Куда?! На корабле не спрячешься. Ас одною рукой не уплывёшь.
И в этот момент раздался скрип-треск и «Серую утку» мощно качнуло. Раздались воинственные крики. Атакующие кричали на языке Черной Земли, навстречу этим крикам полетели другие, на диком языке шаззу. Зазвенел сражающийся металл.
