Видя, что я нервничаю более обычного, отец упрекнул меня в слишком большой ранимости. К тому же его в конце концов взбесило то, что я провожу больше времени в доме Петипа, чем рядом с ним. Однажды за обедом ему показалось, что я избегаю разговора с ним, и я услышала вопрос в упор:
– Где у тебя голова, Людмила?
– Да вот же, папенька… – ответила я, слегка пожав плечами.
– По тебе не скажешь, милая моя! А что ты будешь делать завтра?
– Да как всегда… Упражнения…
– Ну, а потом? Ты отправишься туда?
– Разумеется!
– А зачем? – настаивал он. – Репетиции «Щелкунчика» еще не начались. Кстати сказать, у Мариуса Петипа нет времени заниматься тобой так, как бы тебе хотелось. Ты ведь не ученица его больше…
– Я останусь ею на всю жизнь! – ответила я, изобразив оскорбленную невинность. – И потом… Я нужна ему для разных других вещей! Я помогаю ему в работе. Я записываю за ним все, что он говорит. Я переписываю указания по хореографии. В благодарность за все, что он для меня сделал, я счастлива, что могу немного помочь ему.
– Я бы тоже хотел, чтобы ты мне помогла хоть чуть-чуть! – с несчастным видом сказал он, опустив бессмысленный взгляд в тарелку.
– Но ведь я помогаю тебе, папá!
– Оставляя меня на целые дни одного? Если бы еще у тебя были репетиции в самом разгаре…
– Но даже сейчас, когда до репетиций еще не дошло, я необходима Мариусу Петипа для подготовки спектаклей. Я устала тебе это повторять! Умоляю, пойми меня!
Он поднял голову и оглядел меня с ревностью обманутого мужа.
– В общем, ты хочешь, чтобы я принял все как есть, – пробурчал он. – Ты считаешь свои каждодневные визиты к Мариусу Петипа частью ремесла, которое объединяет вас обоих!
– Точно так.
– А я… Я теперь лишен ремесла!.. Ты мне ставишь это в укор?
– Зачем же… Нет, конечно! Как ты мог о таком подумать?
– Так вот и мог! Ты упрекаешь меня в том, что я еще жив и ничего не делаю…
Я так и взорвалась! Тем более что он опять успел наклюкаться.
– Я никогда не упрекну тебя в этом! – вскричала я. – В твои годы ты заслужил право на это…
– Так чего же ты тогда хочешь от меня?
– Ничего!
Он налил себе очередной стакан водки, выдул залпом, поцокал языком, погладил графин кончиками пальцев и пробурчал:
– Так не это ли гонит тебя прочь от нашего дома?
– Нет, конечно!
– Ты бы хотела, чтобы я меньше пил, чтобы вовсе бросил!
– Если ты бросишь пить, я скажу тебе «браво»! Но если и продолжишь, я не стану прятать от тебя бутылку! Она ведь создает тебе уверенность, мне так кажется!
Родитель ничего не ответил. Мы продолжили нашу трапезу молча, не обмениваясь более взглядами. Размышляя о семействе Петипа, в котором царили веселье и гармония, я почувствовала стыд из-за того, что так сдружилась с этими чужеземцами, отдалившись от отца родного. Необходимость кем-то восхищаться и кому-то поклоняться решительно влекла меня к первым, но дочерняя жалость тянула к последнему. Раздираемая этими двумя противоположными склонностями, я сопоставляла своего кровного отца, который деградировал ото дня ко дню, со своим духовным отцом, над которым не были властны ни время, ни происходящие события. И было очевидно, что своего духовного отца я предпочитала кровному. Меня явно более тянуло к символу успеха, чем к опустившемуся неудачнику. Я была более расположена аплодировать, чем высказывать жалость, более настроена стремиться вперед по жизни, чем предаваться воспоминаниям. Мне недостало мужества возобновить разговор с отцом после того, как Аннушка убрала со стола. Попрощавшись с несчастным моим родителем ритуальным вечерним поцелуем, я выбросила из головы все, что не относилось к «Щелкунчику», уже предвкушая восхитительный вечер, проведенный в забавном волнении среди игрушек маленькой Клары.
Увы, последующие дни так и не принесли мне ответа на давно ожидаемый вопрос. Мариус-то закончил сочинение либретто, но Чайковский по-прежнему трудился над оркестровкой, и ни тот, ни другой еще не приступали к отбору претенденток на исполнение ролей. Лишь за две недели до начала репетиций Петипа объявил мне о своем намерении поручить мне несколько вариаций «экзотического характера», а также участие в одном из па-де-де. Очаровательная роль юной прелестницы Клары досталась юной Станиславе Белинской; я согласилась бы и на чудную партию феи Драже, но и она на этот раз промелькнула мимо меня: как уверял маэстро, эта партия уже давно была обещана маститой итальянке Антониетте дель Эра. Мне недостало дерзости высказать мою горечь, хотя разочарование оказалось слишком сильным. А впрочем, я согласилась с тем, что знойной итальянской красавице более пристало выйти на сцену под божественные звуки челесты, от которых у зала замирало дыхание. У меня сложилось впечатление, что он правильно понял мою покорность судьбе с улыбкой на устах: я доказала ему, что я – не только хорошая танцовщица, но и рассудительная молодая особа, которая, не колеблясь, смирит свои личные амбиции ради интересов коллективного творчества.
Директор Императорских театров Иван Всеволожский последовательно одобрил либретто, музыку и распределение ролей, и репетиции «Щелкунчика» начались. Во время первых рабочих сеансов Мариус Петипа выказал мне столь дружеское внимание, что я поздравила себя с тем, что без обиды приняла роль более скромную, чем ту, которую так страстно чаяла. Увы, Петипа не смог выполнить свою задачу до конца. Уставший и больной, он вскоре вынужден был уступить место другому балетмейстеру – Льву Иванову, которого я хорошо знала: ведь я была его ученицей в балетной школе. Это был превосходный педагог, но, по моему мнению, ему не была присуща безудержная изобретательность Петипа. Его концепция была слишком мудра, слишком правильна, чтобы не разочаровать меня. «Щелкунчик» заслуживал бы большего.
Премьера состоялась 6 декабря 1892 г. в Мариинском. В анонсе значилось: либретто – Мариуса Петипа, хореография – Льва Иванова, музыка – Чайковского. В той же афише значилась и новая опера Чайковского – «Иоланта». Зал блистал; публика была расположена наилучшим образом. Я заслужила добрый успех в каждом из своих пассажей, но рукоплескания в адрес феи Драже – Антониетты дель Эра показались мне посильнее тех, что звучали в мой адрес. И тем не менее пресса отозвалась обо мне вполне хвалебно, так что свое самолюбие я посчитала утоленным. Ну, а духовный отец мой, едва оправившись от недуга, засел за работу: он сочинял балет в трех актах «Золушка», музыку к которому писал композитор Борис Фитингоф-Шель, сюжет принадлежал Лидии Пашковой, а хореография явилась плодом содружества маэстро с Энрико Чеккетти и Львом Ивановым
[11]. Первое представление «Золушки» состоялось в начале декабря 1893 года в Мариинском театре. Все друзья Мариуса Петипа рады были с новым подъемом энтузиазма засвидетельствовать ему свою преданность.
