В другой раз, выйдя во двор, он со страхом и волнением услышал тайный ропот ночи:
«Шум крови в ушах и свое дыхание.
Шорох, неустанный шепот листьев.
Стрекот кузнечиков; их было четыре в деревьях и на дворе;
Рыбы производили на поверхности воды легкий шум,
который походил на звук поцелуя.
Время от времени с тихим серебристым звуком падала капля.
Ломалась какая-то ветка; кто сломал ее?»
(Письмо от 23 июля 1849 года.)
И над всем этим темная бездна неба с мириадами звезд.
«Тысячи миров, в изобилии разбросанных по самым отдаленным глубинам пространства, суть не что иное, как бесконечное распространение жизни, той жизни, которая находится везде, проникает всюду, заставляет целый мир растений и насекомых без цели и без надобности зарождаться в каждой капле воды». (Письмо к Полине Виардо от 16 (28) июля 1849 года.)
Созерцая ночную природу, он испытывал чувство восторга перед красотой неба и в то же время страх перед сверхъестественными силами, управляющими Вселенной. Сон его часто бывал беспокойным: в кошмарах в ужасном виде являлась Полина Виардо. Иногда ему снилось, что он – птица
[10]: «Я хочу высморкаться и нахожу посредине моего лица большой птичий клюв. <<…>> Я поднялся против ветра, испустив громкий победный крик, а затем ринулся вниз к морю, порывистыми движениями рассекая воздух, как это делают чайки. В эту минуту я был птицей, уверяю вас, и сейчас, когда я пишу вам, я помню эти ощущения птицы не хуже, чем вчерашний обед. <<…>> Вы станете смеяться надо мною и будете правы». (Письмо к Полине Виардо от 30 июля (11) августа 1849 года.)
Полина Виардо настолько занимала его мысли, что временами ему начинало казаться, что своим настойчивым присутствием в Куртавнеле он раздражает ее мужа: «Что с Виардо? – писал он Полине. – Быть может, ему неприятно, что я здесь живу?» Он даже осмеливался называть ее на «ты» по-немецки: «Любимая, Бог да будет с тобою и да благословит тебя!» (Письмо от 11 (23) июля 1849 года.) Время от времени он уезжал в Париж единственно для того, чтобы прочитать английские газеты, в которых речь шла о ней. Хотелось бы бывать там чаще, однако не было денег. В Куртавнеле он жил на средства Виардо и, конечно, чувствовал себя неловко. Впрочем, помощь друзьям в беде – обычное дело для русских. Кроме того, он был уверен, что со временем сможет возместить убытки хозяев полностью. «Кстати! Вы, может быть, удивитесь тому, что я мог съездить в Париж, ввиду состояния моего кошелька, – писал он Полине Виардо, – но дело в том, что г-жа Сичес, уезжая, оставила мне 30 франков, из которых 26 уже ушло. Впрочем, я живу здесь, как в волшебном замке; меня кормят, меня обстирывают; чего еще нужно одинокому человеку? Надеюсь, что этот денежный голод скоро прекратится и что в конце концов там скажут себе: однако! да на что же он существует?» (Письмо от 17 (29) июля 1849 года.)
Однако Варвара Петровна продолжала молчать. Тогда Тургенев попросил у Краевского аванс в 1000 рублей, взяв на себя обязательство писать для него новые произведения. Верный своему обещанию, он в начале 1850 года отправил в «Отечественные записки» «Дневник лишнего человека»; Некрасов получил для «Современника» комедию «Студент», известную как «Месяц в деревне». Но, увы, полученные деньги быстро разошлись. У него было столько долгов! Тургенев вновь обратился к Краевскому, получив от него в этот раз лишь двести рублей. Он был вне себя оттого, что просил, чтобы обеспечить жизнь, в то время как мать в России владела тысячами крепостных. Может быть, и в самом деле нет другого выхода, кроме возвращения на родину? Нет, нет и еще раз нет! «Россия, – писал он Полине Виардо, – эта мрачная громада, неподвижная и окутанная облаками, словно Эдипов Сфинкс, – подождет. Она меня проглотит позднее. Мне кажется, что я вижу ее неподвижный взгляд, остановившийся на мне с угрюмой пристальностью, подобающей каменным очам. Будь спокоен, сфинкс, я к тебе еще вернусь, и ты сможешь пожрать меня в свое удовольствие, если я не разгадаю твоей загадки. Оставь меня еще ненадолго в покое! Я возвращусь в твои степи». (Письмо от 4 (16) мая 1850 года.)
Такая крепкая, здоровая, Варвара Петровна неожиданно тяжело заболела. Она потребовала, чтобы сын вернулся домой и выслала ему 6000 рублей на уплату долгов и расходы в дороге.
Вдруг он понял свой моральный долг – нужно ехать. Прощаясь с Полиной Виардо, он был в отчаянии. Она же без особенного сожаления наблюдала за его отъездом. Конечно, она была признательна ему за любовь. Однако смотрела на него как на большого, капризного, мечтательного ребенка, который ни в чем не мог изменить течения ее жизни. Луи Виардо равно мало беспокоился, замечая легкие нарушения супружеской верности. Он искренне привязался к этому талантливому нахлебнику, который, вероятно, был любовником Полины. А она, одаренная драматическая актриса на сцене, ненавидела драмы в семье. Все должно быть просто, думала она, между людьми одной компании. В молчаливом согласии оба супруга избегали сцен. Приличия были соблюдены, следовательно, можно любить втроем.
Укладывая чемоданы, Тургенев писал Луи Виардо: «Я увожу с собой самые сердечные воспоминания о вас; я сумел оценить высоту и благородство вашего характера и, поверьте, буду снова чувствовать себя вполне счастливым только тогда, когда опять смогу вместе с вами бродить с ружьем в руках по милым равнинам Бри. <<…>> Родина имеет свои права; но не там ли настоящая родина, где мы нашли больше всего любви, где ум и сердце чувствуют себя лучше всего? Нет на земле места, которое я любил бы так, как Куртавнель. <<…>> Вы имеете во мне, дорогой Виардо, безгранично преданного друга». (Письмо от 12 (24) июня 1850 года.)
Поведение сыновей глубоко огорчало Варвару Петровну. Старший – Николай – ушел в отставку, увлекся простушкой, жил как попало; младший – Иван – проводил время за сочинением, путешествовал за границей, волочился за певичкой. Оба ускользнули от ее власти, в то время как она хотела бы держать в своих руках не только их самих, но и их жен, их детей. Одержимая властолюбием, Варвара Петровна приказала повесить у входа в усадьбу табличку с надписью «Они вернутся».
Тургенев и его брат нашли мать в Москве. Варвара Петровна, которая к тому времени поправилась, казалось, была счастлива видеть своих сыновей. Они воспользовались этим, чтобы испросить у нее для себя постоянный доход, который позволил бы им достойно жить. Она как будто поняла их озабоченность и подарила каждому по имению. Однако оформить дарственную не пожелала и, более того, спешно через управляющих продала весь урожай и запасы, которые хранились в деревенских ригах, так что ничего не осталось для будущей посевной. Братья отказались от подарка, который мать в любую минуту могла забрать у них. Возмущенный Тургенев кричал: «Да кого ты не мучаешь? Всех! Кто возле тебя свободно дышит? <<…>> Ты можешь понять, что мы не дети, что для нас твой поступок оскорбителен. Ты боишься нам дать что-нибудь, ты этим боишься утратить свою власть над нами. Мы были тебе всегда почтительными сыновьями, а у тебя в нас веры нет, да и ни в кого и ни во что в тебе веры нет. Ты только веришь в свою власть. А что она тебе дала? Право мучить всех». (В.Н. Житова. Из «Воспоминаний о семье Тургенева».) Задыхаясь от волнения и возмущения, Варвара Петровна стонала: «Да что я за злодейка такая!» – «Ты не злодейка, – ответил ей Тургенев, – я сам не знаю, ни что ты, ни что у тебя творится. <<…>> Да кто возле тебя счастлив? <<…>> Тебя все страшатся, а между тем тебя бы могли любить». Побелев от злости, Варвара Петровна изрекла глухо: «Нет у меня детей! Ступай!» И вышла из комнаты. На следующий день Иван попытался увидеть мать. Она отказалась принять его и, схватив его портрет, разбила об пол. Слуга хотел собрать осколки, однако она приказала не трогать их. Они будут лежать на полу четыре месяца.
