Двенадцатого декабря 1835 года сгорел склад, где хранились принадлежавшие лично ему экземпляры «Озорных рассказов», которые он рассчитывал со временем выгодно продать. Еще одна надежда развеялась вместе с дымом. В довершение ко всем неприятностям выяснилось, что его личный враг Франсуа Бюлоз передал неправленые гранки «Лилии долины» издательскому дому Белизар в Санкт-Петербурге, и тот начал ее печатать без разрешения автора в журнале «La Revue étrangere». Бальзак был в ярости и в отместку запретил дальнейшую публикацию романа в «La Revue de Paris», одним из совладельцев которого был Бюлоз, а официально возглавлял Бриндо. Но «товар» был оплачен, и писатель в очередной раз оказался виноватым. Не прав был и Бюлоз, так как отправил в Санкт-Петербург текст, не получив предварительно «добро» автора. Последовали процессы «Бальзак против Бюлоза» и «Бюлоз против Бальзака». Справедливость была восстановлена, но всецело зависящие от всемогущего Бюлоза критики обрушили на его противника ядовитые нападки. Надо было воздать им по заслугам, а для этого необходима трибуна. Неожиданно Оноре узнал о продаже убыточного легитимистского журнала «La Chronique de Paris», весьма посредственного, подписчиков которого можно было пересчитать по пальцам одной руки. Издание принадлежало журналисту Уильяму Даккету, печатали его Максимилиан де Бетюн и Анри Плон. Бальзак не колебался ни секунды: иметь собственный журнал, самому выбирать темы статей, окружить себя знаменитостями – вот о чем он всегда мечтал!
И двадцать четвертого декабря 1835 года основывает товарищество по изданию «La Chronique de Paris». Решено, что журнал будет выходить дважды в неделю – в воскресенье и четверг. Восьмая часть акций принадлежит Даккету, еще одна – Бетюну, остальные шесть – Бальзаку. Преимущество этой сделки в том, что новому владельцу требуется лишь сто двадцать франков, чтобы вступить в товарищество – он вытаскивает «La Chronique de Paris» из грязи. Однако, помимо этого, предусмотрен оборотный капитал в сорок пять тысяч франков, обеспечить который будет непросто, но Оноре рассчитывает на успех первых номеров журнала. Ничто не в силах пошатнуть его оптимизм, он уже готов на страницах нового издания дать слово Гюго, Готье, Альфонсу Карру, критику Гюставу Планшу, короче говоря, всем писателям, составляющим славу Франции. Предупрежденный об этом ударе по собственному превосходству, Бюлоз вне себя от гнева пишет Жорж Санд: «Я поссорился с Бальзаком, который собирается сотрудничать с плохонькой газетенкой, которая не раз скверно о вас отзывалась. Это „La Chronique de Paris“. Уверяю вас, что не собираюсь извиняться, я никогда не мог его понять и мало ценю его манеру письма, столь востребованную читателями». Потом добавляет: «Забыл сказать вам волшебную, удивительную, поразительную новость: это альянс Планша, Гюго и Бальзака, которые собрались делать газету, о которой я вам рассказал. Планш должен нам две тысячи шестьсот франков, он не желает работать, я отказался дать провести себя, и он уцепился за Бальзака, которого любит, вы знаете как, впрочем, он целует даже задницу Гюго, которому просто поклоняется. Великолепный союз! Что за люди, как они понимают и любят друг друга! Вам смешно? И эта коалиция угрожает мне! Через три месяца Планш признает себя побежденным, Бальзак посчитает выполненной свою миссию, а Гюго сделает ребенка Жюльетте Друэ! Бойтесь за меня!»
Его конюшня нуждается в хороших лошадках, и Бальзак поручает Жюлю Сандо привести молодого Теофиля Готье, который только что опубликовал свою «Мадемуазель Мопен». Оноре вполне оценил его талант. С уважением неофита отправляется Готье на улицу Кассини, где тот вновь временно обосновался. Недалеко от дома автора «В поисках абсолюта» он замечает на ограде сада объявление: «Абсолют, торговец кирпичом». Не эта ли странная вывеска дала название книге? Когда он переступил порог дома, ноги стали ватными, в горле пересохло. Полный, радушный хозяин встретил его в белой кашемировой рясе с капюшоном, подпоясанной шнуром. «Его съехавшая на спину ряса открывала шею атлета или быка, круглую, словно обломок колонны, без видимых мышц, атласную, белую, контрастировавшую с более ярким цветом его лица», – расскажет Готье. Он отметит также «сочные, изогнутые, готовые к смеху губы», нос, «квадратный на кончике, разделенный на две дольки», «густые, длинные, тяжелые черные» волосы, «прекрасный, широкий, благородный, гораздо белее, чем остальное лицо», лоб, черные с золотыми отблесками глаза, которые могли «читать сквозь стены и грудную клетку, сразить наповал бешеного дикого зверя, глаза суверена, ясновидца, укротителя».
Расположив к себе посетителя парой добрых слов, Оноре взял с него обещание написать несколько статей и пригласил к завтраку. Угощение было восхитительным, они ели обильно и весело, болтали о литературе. Бальзака, казалось, тревожил собственный стиль, он сожалел, что никто не обращает на него внимания. «Действительно, – замечает Готье, – ему решительно отказывали в этом достоинстве… Несмотря на известность и популярность у читателей, Бальзак не был признан корифеями романтизма и знал об этом. Все поглощали его книги, но никто не принимал всерьез, и даже для самых преданных своих почитателей он долго оставался лишь самым плодовитым нашим писателем и ничем больше». Уходя, Готье был покорен простотой, мягкостью и остроумием этого экстравагантного персонажа, вырядившегося в рясу, у которого был одинаково хороший аппетит и к жизни, и к сочинительству. Бальзак, в свою очередь, был очарован новобранцем, который сдержит слово и напишет статьи. Так же поступят Альфонс Карр и Шарль де Бернар. А Гюго не захочет скомпрометировать себя сотрудничеством с неопределенного назначения журнальчиком. Оноре тем временем уверен, что у его издания будет признание и оно принесет прибыль. Не сомневается, что, опираясь на него, пустится, наконец, в политику, займется однажды управлением страной. Мечтает о королевских почестях сотрудникам «La Chronique de Paris» и себе самому, о том, что станет его полновластным хозяином и навсегда расстанется с нуждой.
В ожидании этих чудес необходимо найти средства для начала деятельности. Пятнадцать тысяч франков он занимает у щедрой госпожи Делануа, настойчиво просит у Сюрвиля, который одержим грандиозным проектом канала, что сулит немалый доход. «Скажи моему доброму Сюрвилю, что это первый шаг к власти», – умоляет сестру, после чего нанимает в качестве секретарей двух молодых людей, без гроша в кармане, но с хорошей родословной: «Двое моих секретарей – молодые люди, которым не чужды мои политические упования». Ганская удивлена, что он не упоминает Сандо. Бальзак объясняет: «Сандо исключен. Сандо, в отличие от этих господ, не придерживается легитимистских убеждений, он не разделяет мои воззрения. Между нами все сказано. Я сделал все, что мог, дабы убедить его в необходимости абсолютной власти. Он глуп… Итак, вы видите, что открылся новый неисчерпаемый источник, и над ним придется потрудиться. Бедук проявляет свое могущество. Только надо еще больше денег и таланта. Не знаю, где брать деньги». Отсутствие средств, впрочем, не мешает ему приглашать по субботам на изысканный обед редакторов своего журнала. Попутно они обсуждают следующий номер, обмениваются окололитературными сплетнями, покусывают принадлежащих враждебному лагерю собратьев, поздравляют добившихся успеха друзей, перебрасываются сальными шутками. Бальзак охоч до игры слов, каламбуров, анекдотов, заразительно смеется. Покинув его, гости отправляются спать, сам он – принимается за работу. Ночь напролет сидит за столом в своем монашеском одеянии, пишет, правит. Это схватка не на жизнь, а на смерть с мыслями, словами. На заре Оноре выходит из нее победителем, но совершенно разбитым. «Когда камин гас и в комнате становилось прохладно, его голова дымилась, а от тела исходил видимый пар, как от лошадей зимой», – будет рассказывать Теофиль Готье.
