Слушая Сметанова, Алексей думал, что и сам бы мог произнести эти трезвые, но себялюбивые слова, но то, что они, его слова, вышли из уст другого, раздражало молодого человека, да что там раздражало – просто бесило. Ему внезапно захотелось возразить, начать спор, заставить Сметанова замолчать, поставить его на место. Может быть, потому, что этот человек чересчур нравился матери… Он просто вынести не мог того, как она с глупым видом ослепленной великолепием рыцаря девы сама идет в ловушку. Ну, отчего, отчего она не замечает, какой у этого Сметанова противный загривок, как ему тесен воротник, какие жирные у него ляжки, а эта губа – алая и крошечная, вроде земляничины! Отчего она не чувствует, что от него за версту несет вопиющей глупостью, отчего не видит, как он претенциозен! Находясь лицом к лицу с этим надутым защитником русских традиций, Алексей ощутил бешеное желание перейти в стан революционеров.
– А я, – начал он, – полагаю, что этому режиму не суждена долгая жизнь. Так не может продолжаться. Мы – единственная страна в Европе, где до сих пор не покончено с рабством.
– Крепостное право не есть рабство! – вскричал Сметанов.
– И какая же между ними разница? – подначил Алексей.
– Мы не берем в рабство иностранцев. Мы – соотечественники своих крепостных.
– Тем нетерпимее ситуация!
– Позвольте уж, драгоценный мой, России следовать своим путем, – наставительно произнес Сметанов. – Что хорошо для Запада, ей не годится. Впрочем, если вы поедете во Францию или в Англию, то быстро запоете по-другому. Что бы там ни говорили, Европа – царство беспорядка, соперничества и ненависти. Зато у нас царит гармония. И, конечно же, только благодаря крепостному праву. Каждый находится на своем месте. Землевладелец управляет крепостными и защищает их, а крепостные за это работают на своего хозяина несколько дней в неделю. И все это происходит в мирной, здоровой, патриархальной атмосфере, в условиях полной справедливости…
Марья Карповна впитывала его слова с явным наслаждением – умильный взгляд полузакрытых глаз, блаженная улыбка на губах…
Алексея прорвало.
– Не могу этого слышать! – заорал он в приступе бешенства.
– Ах, не можешь? Ну так и убирайся отсюда! – сладким голосом произнесла Марья Карповна, склонив голову в круглой шапочке с петушиным пером.
Он встал и сухо распрощался. Когда проходил мимо Луки, ему показалось, что кучер смотрит на него с ужасом и восхищением. Неужели славный малый расслышал какие-то обрывки его речи? Должно быть, все слуги обсуждают потихоньку возможное свое освобождение от крепостной зависимости. И есть среди них те, кто надеется, и есть те, кто боится: «Что же мы станем делать без нашей доброй барыни (или – нашего доброго барина)?» Торопливо, словно за ним гналась буря, Алексей направился к лошади. Казачок подбежал и помог ему сесть в седло: молодой барин был не из самых ловких наездников. Он бросил последний взгляд в сторону матери и Сметанова, которые уже снова весело болтали, склонившись друг к другу у самовара. Наверное, счастливы, что он уезжает…
Алексей рысью удалялся по узкой тропинке, ветки порой хлестали его по плечу. В груди ныло, его не покидало ощущение провала, ощущение собственного бессилия. Несомненно, эта жемчужно-серая амазонка, обшитая черным галуном, такая узкая в талии, молодит матушку. Верховая езда заставила ее щеки раскраснеться, глаза – заблестеть. Несмотря на возраст, она так и источает жажду жизни: так на лице и написано. И вот этого-то в глубине души Алексей не мог ей простить. О чем они теперь шепчутся у него за спиной? Смеются над тем, как он вспылил? Или, что еще вероятнее, попросту забыли о его существовании, как же, мешал ведь им вволю полюбезничать… Он уже жалел о том, что оставил их. В его присутствии они все-таки сдерживались. Пережив самый острый приступ ревности, Алексей взял себя в руки и пришпорил лошадь, пустив ее галопом. Стоит ли ему беспокоиться об этой абсурдной парочке? Его жизнь не имеет с их жизнью ничего общего. Он вообще живет в другом месте. Не в Горбатове, а в Санкт-Петербурге. Не среди чужих, а среди собственных друзей, и не с матушкой, а с Варенькой. Молодой человек с удивлением осознал, что с тех пор, как покинул Вареньку, ни разу до этой минуты не вспомнил о ней. Мало того. Все это время он не переживал из-за перерыва в их любовной связи – даже и об этом забыл. Унесенный мягким аллюром лошади, он вдруг перестал размышлять о своих проблемах и отдался радости бытия: ах, эта зелень, ах, этот ветерок!.. Он отмечал на лету почерневший пень, заросшую лютиками прогалинку, просеку с тропинкой, ведущей направо, а на тропинке следы колес в траве, остролистые кустарники, из-за которых стайкой взвились воробышки… Выехав на равнину, позволил золоту хлебов и небесной лазури окончательно поглотить себя… И пустил лошадь шагом, чтобы свободнее было любоваться красотой пейзажа…
IX
Алексей проснулся раньше обычного, надел халат и вышел на веранду вдохнуть утренней свежести. Легкий туман клочьями рассыпался по листьям деревьев. Воздух был неподвижен, казалось, будто он застыл в ожидании большой жары. По ту сторону лужайки, у флигеля, принадлежащего младшему брату, царило необычайное оживление. Там, в двух шагах от крыльца, остановилась телега, и теперь вокруг нее бегала челядь, собираясь грузить туда какие-то ящики и узлы. Его охватило любопытство, и он направился к сборищу. В центре толпы стоял Левушка, он отдавал приказы, рядом с ним – Аксинья, она плакала.
– Что происходит? – спросил Алексей, пожав руку брату.
– Она уезжает в свою деревню, – ответил тот.
– Из-за того, что ты женишься?
– Да.
При этих словах Аксинья, глухо зарыдав, бросилась к Марфе и упала ей на грудь. Старушка пошатнулась под ее тяжестью.
– Это ты решил отослать Аксинью? – снова спросил Алексей.
– Нет, маменька.
– И ты послушался?!
– Она меня вынудила.
– Да, ты действительно идеальный сын! – воскликнул Алексей, то ли сочувствуя, то ли глумясь, а может быть, сочувствуя и глумясь разом.
Левушка вынул из жилетного кармана часы, посмотрел на циферблат и пробормотал:
– Надо поторопиться! Маменька сказала, что все должно быть закончено к тому времени, как она встанет.
Взяв Аксинью за локоть, он подтащил девушку к телеге и заставил сесть среди узлов. Она продолжала всхлипывать, держа у рта сжатый кулачок. Сквозь слезы прорывались бессвязные фразы:
– Солнышко мое!.. Что со мной станет без вас!.. Так далеко от вас!.. Я высохну, как цветок без воды!.. Не забывайте вашу несчастную Аксинью!.. Пусть вас хранит Матерь Божья!..
Лев схватил ее за руки, встав на цыпочки, привлек к себе, обменялся с ней нежным прощальным поцелуем, не обращая внимания на то, что дощатый бортик впился ему прямо в солнечное сплетение.
– Пошел! – крикнул он вознице, оторвавшись от губ возлюбленной.
Лошадь медленно тронулась с места. Отвергнутая любовница замахала платочком. Вскоре телега свернула за купу деревьев, и Аксинья скрылась из глаз, но скрип удаляющихся колес слышался еще довольно долго. Слуги разошлись. Левушка, с раскисшим ртом и мокрыми глазами, некоторое время постоял молча, затем, громко шмыгнув носом, сказал брату:
