Сорвала несколько ягод. Высыпала в рот. Съела. Попробовала ещё. И вдруг услышала голос:
– Что же это такое?! Это же надо, а? В самый центр, в самую гущу заехать!
Эльвира приподнялась и увидела идущего по полю человека с лукошком в руке.
– Столько ягоды подавить! Эх, горе-горе…
Их глаза встретились. Свои Эльвира сразу опустила. Ей почему-то стало стыдно.
– Извините, я не нарочно… Так вышло.
– Как вас занесло-то сюда? Здесь же никто не ездил сто лет.
К ней приближался улыбающийся молодой человек в походном костюме защитного цвета. Эта его улыбка и решила всю её судьбу.
Он присел на корточки напротив неё и рассматривал неожиданно встретившуюся на пути сумасшедшую.
– Сто лет, значит, прошло, – и, кивнув головой в сторону своей машины, добавила: – А моей бешеной табуретке сто лет не крюк.
Эльвира рассмеялась. Он тоже улыбнулся. И сказал:
– Ну, ничего. Выберетесь. Раз сюда заехали, значит, и отсюда дорога найдётся. А я вам помогу её найти. Землянику только жалко. Такое место хорошее я приглядел.
– И я вам помогу. Раз провинилась, берите меня в помощницы. Давай на ты? Меня Элей зовут. А тебя?
– Иван.
– Вот и познакомились.
Горсть за горстью их руками наполнилось лукошко. Оба сборщика были счастливы.
– Ну вот, – полюбовался полным лукошком Иван. – Одно дело сделано. Пора ехать. Едем?
– А у меня бензин закончился.
– Понятно. Тогда пошли ко мне на хутор. Тут недалеко. Километров пять. У меня там мотоцикл. А сюда я пешком. Чтобы ягоду не растрясти.
– Пойдём.
Они шли мимо цветущих голубых колокольчиков и белых заневестившихся ромашек. Эля держалась за руку Ивана. Туфли на высоких каблуках проваливались в мягкой земле, мешали шагать уверенно. Она то и дело оступалась. Пришлось туфли снять. Попроситься к своему спутнику на ручки, как когда-то в детстве просилась к отцу, она не смела и шла босиком, кое-как, но шла.
Иван с жалостью смотрел на неё. Но поделать ничего не мог. Так они прошли несколько сотен метров. Эльвире стало совсем плохо. Колготки на ступнях порвались. В нескольких местах она укололась. Ноги болели.
И тогда Иван предложил:
– Ты не обижайся, но давай сделаем так. Ты возьмёшь корзину, а я возьму тебя на плечи. И понесу.
– Хорошо.
Он отдал Эле корзину, посадил девушку себе на плечи. Эльвира уселась, одной рукой крепко сжимая корзину, а другой обхватив его лицо.
– Ты только мне на глаза руку не клади, – сказал Иван, переместил её ладонь на лоб. – А то шмякнемся оба.
– Ага…
Он нёс её больше часа. Эля предлагала ему опустить её, но он только качал головой.
На хуторе раздавался птичий гвалт. Около избы бродили пёстрые куры. Залаял, дёрнувшись от своей будки, лохматый пёс. И тут же умолк.
Иван опустил Эльвиру на землю. Вытер пот со лба и улыбнулся.
– Видишь, признаёт тебя Гранат за свою. Не лает. Пойдём чаю попьём и потом за дела примемся.
Они попили чаю с мёдом. Мёд был вкусный, свежий. Здесь, на хуторе, у Ивана была своя пасека. Разговорились. Иван рассказал, что уехал из города три года назад и ничуть об этом не жалеет. Квартиру сдаёт. Мёд даёт какой-никакой доход. Время от времени он ездит его продавать в Москву, в «Коломенское». Сам он по образованию историк. Пишет книгу о временах царя Алексея Михайловича, больше всего его интересует тема раскола.
Эля осмелела и огляделась. В горнице на столе перед бьющим солнечным светом окном лежали книги, стоял открытый ноутбук. На кресле растянулась серая полосатая кошка.
– А ты один живёшь?
– Один пока.
– У тебя девушка есть?
– Была одна. В Москве. Мы расстались. Ей неинтересно здесь.
– А можно я буду твоей девушкой? – предложила Эльвира. – Помогать тебе буду. Постараюсь быть ненавязчивой. Мне у тебя нравится.
– Давай попробуем.
Они попробовали, и у них получилось. Если есть на свете мужчина и женщина, значит, где-то ходит по свету их судьба, их любовь. А если есть любовь, то какая там навязчивость? Об этом некогда думать.
Через три года у них уже было трое малышей. Эльвира сама с ними справлялась, но не возражала, когда Иван предложил вызвать на подмогу – к третьему ребёнку, Алёшке, свою мать. Дом у них большой, светлый. Хлопоты. Гомон. Плач. Смех.
Обувь на каблуках Эльвира уже не носит. Неудобно. И зовёт её Иван Алей, а больше Алёнушкой. Под этим именем она крестилась и венчалась в старообрядческой церкви в соседнем районе.
А как у них дальше жизнь сложится – Бог ведает. Автора этого рассказа они подвезли однажды до земляничной поляны – показали это чудное место, немного рассказали о себе. Может, он ещё чего здесь и понавыдумывал. Писатели – они такие, могут и приврать.
Урна
Через два дня его поставили на загородной даче в большой комнате. Занавесили зеркала. Зажгли свечи. Над ним склоняла своё лицо заплаканная жена с носовым платком в правой руке. И в мыслях у неё было совсем не то, что на лице. Она проклинала его за всё, что он для неё сделал. А больше за то, что не сделал, став когда-то чиновником.
На стульях вдоль стены сидели дочери. Подъезжали знакомые со службы. Несли цветы и укладывали на него.
И как это получилось, что его вдруг не стало с ними? Раз. И он уже всё воспринимает по-другому. Всё слышит. Всё видит. За всеми замечает. Чудно́!
Ночью лежал один. Приходила только сестра. Читала молитвы. Меняла свечи.
Под утро зашевелились. Нужно было готовить залу к поминкам – заносили скамейки, посуду, ставили табуретки, торопились.
К полудню постелили еловые ветки перед воротами и на дороге. Кремирование в Москве было назначено на три часа. Там вовсю хлопотал старший брат. Стали выносить под рыдания и причитания близких. Не спеша засунули гроб с телом в похоронный автобус. И отправились на кладбище.
Перед крематорием автобус подрулил задом к одному из подъездов. Подкатили железную тачку на маленьких колёсиках, скатили его туда и повезли в траурную залу с органной музыкой.
Прощайтесь, близкие! Светлая память Юрию Ивановичу… Пусть земля ему будет пухом… Его опустили куда-то вниз, ещё куда-то толкнули, подвинули, засунули – и он вспыхнул быстрым ярким пламенем, как вспыхивает и тут же исчезает в огне маленькая ночная бабочка, влетевшая тёплой летней ночью в пламя костра, оставляя после себя тень лёгкого сожаления. Родные уехали поминать его. А он теперь был свободен. От самого себя и от всех своих земных проблем и забот.
Куда-то нужно было отправляться. Он знал, что у него есть время, раз ничего никуда пока не исчезает и не растворяется, а остаётся с ним. Теперь всё, что от него осталось, – небольшая похоронная урна, заполненная кучкой пепла от его сожжённого тела. И долго он будет здесь ещё стоять? Дней девять? А может, сорок? Тянуло прогуляться.
