И вот теперь вспомнил.
* * *
Что-то взгрустнулось. Ему вдруг припомнились годы самоотверженно максималистической юности, когда хотелось бороться за правду, служить Родине, сделать что-то полезное для страны.
Как быстро все эти помыслы улетучились сразу после института, когда от страны СССР осталась только её часть с гордым именем Россия, а от идей и принципов прошлого вообще не осталось следа. Принципы и идеи стали другие. Люди стали другие. Поделились на нищих и богатых. Богатых единицы и сотни тысяч нищих. И ты должен был кем-то стать среди людей. И Юрий Иванович стал. Чиновником.
* * *
Полетел к двоюродным сестрам Вере, Надежде и Машеньке. Ну здравствуйте, дорогие! Как вы тут? Первой увидел Веру. Она сидела на берегу пруда, как сестрица Алёнушка с известной картины русского художника. Она погибла первой, отравившись палёной водкой в начале девяностых, ночью села в туалете на унитаз и умерла. Там её и нашла дочка и милиционеры на следующий день. А в гробу лежала как спящая красавица. Было ей двадцать восемь лет.
– Привет, Вера!
– Ну что, и ты, Юрочка, прибыл к нам? Добро пожаловать. А я вот всё в воду гляжусь.
– Чего глядишься-то? Выглядываешь чего?
– На себя любуюсь. И стихи сочиняю. Я ведь стихи сочиняла там… А сама себе всё время шепчу: променяла, променяла, променяла…
– Променяла?
– Ну да… Любовь на шлянки. Бога на чёрта. Дочь на водку. Такие у меня теперь стихи. Такая поэзия раскаянья.
– Не понимаю я в этом…
– А не понимаешь – так лети дальше. И передай там, что я на тебя обиды не держу.
– Какой обиды? Что цветы не купил тебе на похороны, что ли? – Юрий Иванович отчетливо вспомнил, что пришёл на похороны сестры без цветов.
– За то, что голосовал за меня, за покойницу. Ты скажи там на суде, что я тебя прощаю. Брат всё-таки…
Юрий Иванович полетел в лес, в грибные места Рузского района под Колюбакино, недалеко от озера Глубокого – повидаться с другой сестрёнкой, Наденькой. Именно там нашёл её убитую полусумасшедший грибник Егорыч, поющий песни в лесу и кланяющийся всем людям возле крюковского продуктового магазина. Увидел её и заплакал. И замычал от боли. Лица её было не разглядеть – разбил монтировкой таксист, которому не дала. Очень мужа своего Игоря любила. И вот теперь лежала в цветущей землянике и улыбалась Юрию Ивановичу.
– Ну вот и ты, Юрий. – Лицо Наденьки было таким же милым, каким он запомнил в последнюю их встречу. Значит, здесь действительно всё по-другому. – А помнишь, в детстве мы с тобой хохотали в постели по ночам, придумывая разные шутки и истории? Вот я и попала в историю. Вот я и дошутилась.
– А я, похоже, тоже дошутился…
Наденька исчезла.
Он очутился высоко над землёй. Проскакивая огромные пространства в сжатом гармошкой времени как за один миг, оказался в Приморье, под Уссурийском, в маленькой воинской части посреди сопок, покрытых тайгой, у старой котельной с кучей бурого угля. Приземлился возле входа и вошёл в котельную. Частенько, бывало, сиживал здесь по ночам под арестом у огня, когда выдавались минуты отдыха, вспоминал своих, думал о родине, грелся.
У котла стоял матрос Сиванькаев и улыбался гостю.
– Ну вот, и ещё один пожаловал к нам. Тянет туда, где служил? – Сиванькаев был молод и как-то даже слишком хорош на вид. Видимо, он встречал здесь всех желающих вспомнить родную часть Краснознамённого Тихоокеанского флота, ставшую при теперешних властях колонией-поселением для преступников. Могуч был Тихоокеанский флот в советское время. Даже в глухой тайге служили матросики – поставляли на корабли боевые ракеты. Кто бы догадался, где они прячутся. Теперь же только и оказалась эта территория годной для оборудования зоны…
– Слушай, Сиванькаев, а ты что тут, дежуришь, что ли? Это ведь просто каторга какая-то… В котельной после смерти…
– Не переживай, Юрок. Это просто ты меня здесь вспомнил. Матушка моя, к примеру, меня вспоминает таким, каким на руках носила. А отец – когда рулить на велосипеде учил. У каждого своя память, братишка…
– А как же ты всё-таки погиб? Я помню только, что мы тебя в закрытом гробу всей частью хоронили.
– Да очень просто. Надо было угледробилку почистить. Вот деды меня в неё и заставили залезть. Я долбил по стенкам, чтобы уголёк отошёл, а в это время она работала. Нога случайно соскользнула в червяк. Меня как фарш и прокрутило. Заметили, когда одна пилотка в дробилке от меня осталась. Несчастный случай.
Сиванькаев вздохнул.
– Эх, Юрок, если б ты знал, какая меня дома девушка ждала…
Юрий Иванович покачал сочувствующе головой и, глядя на бросающих в котёл лопатами уголь зэков, посоветовал Сиванькаеву:
– А ты её дождись. Поболтаете хоть…
И заржал.
Сиванькаев растаял на фоне пылающего жаром котла, который словно втянул его в себя.
Юрий Иванович парил над сопками. Родная часть уже исчезала вдали. Не хотелось уже встречаться с командирами, армейскими друзьями. Чего ворошить это прошлое… Хотя…
На Хованском кладбище сел на скамеечку у могилы Анжелики Ренковой. Подошла десятиклассница Анжелика. Взяла его руку своей нежной ручкой, пожала её и попросила прощения:
– Прости, Юра, что мы так и не сыграли с тобой на концерте в клубе на Новый год. А я ведь обещала тебе, когда ты меня провожал вечером после репетиции домой. А на следующий день меня не стало. Я, правда, не ожидала, что так выйдет.
Юрий Иванович прослезился, почти как тогда, в юности. Он вспомнил, как в свои семнадцать лет пел в вокально-инструментальном ансамбле рабочего посёлка в профкомовском клубе, а Анжелика играла на клавишных. В ансамбле были одни ребята. Но вот однажды забухал Ромка-клавишник, и басист Женька позвал Анжелику. Она училась в десятом классе и посещала музыкальную школу. Играла, как говорил Женька, классно. Послушали. Лабает немного академично. Но мелодию схватывает быстро и подыгрывает без лажи, с фантазией.
Первый концерт был к ноябрьским праздникам. Отыграли на ура. Анжелика на сцене держалась достойно. Не выпендривалась. Задницей под музыку не крутила. А после концерта расплакалась. Нервы.
– Если бы ты видела, как я рыдал, когда узнал, что ты умерла. Песню тебе посвятили. Пели на танцах. Все слушали стоя. Никто не танцевал. Замер зал. Я пою, у меня слёзы, было же такое… Мне было тогда, правда, хреново от мысли, что такая красавица, как ты, погибла из-за ерунды… Ведь у тебя могли быть дети. Красивые дети. А потом и у них тоже дети были бы…
– Ну хватит, Юра! – Анжелика убрала ручку и отошла в сторону. – Я уже попросила у тебя прощения. А до тебя просила у мамы. Потом у папы. У подруг…
Анжелика говорила и смотрела на свой памятник, где был высечен портрет милой улыбающейся шестнадцатилетней девушки.
