Эти слова он сказал громко, и все присутствовавшие в палаццо слышали их. Цецилия густо покраснела.
– Я попрошу вас, мадонна Цецилия, сделать мне честь разрешить написать ваш портрет красками в то время, когда вы бываете похожи на вашу патронессу – святую Цецилию.
Мадонна Бергамини еще сильнее вспыхнула, польщенная и счастливая, а присутствующие выразили свое одобрение.
Да и как было не гордиться Цецилии, когда все знатные миланские дамы наперебой добивались чести быть нарисованными волшебной кистью Леонардо!
Со следующего же дня он начал писать с мадонны Бергамини святую Цецилию.
Но ей мало было портрета, написанного Леонардо, – она хотела хвастать перед миланскими дамами тем, что «все стены ее палаццо увешаны картинами флорентийского мастера», и заказала Леонардо Мадонну. И Леонардо написал давно вдохновлявший его образ Пречистой Девы, ведущей за руку ребенка Иисуса, во всей Его безмятежной кроткой красоте. Кругом – благоуханная, цветущая весна; природа поет дивный гимн любви и счастья, и ребенок должен благословить только что распустившуюся розу…
Зависть не давала покоя миланским дамам, которым Леонардо отказывал в своей работе, и они говорили про него на всех перекрестках:
– Смотрите, вот идет безбожник Леонардо. Ишь как он нагло кощунствует! Ну, можно ли писать портрет грешной Бергамини в образе св. Цецилии?
Но Леонардо с улыбкою думал, что ни одна из этих строгих, благочестивых христианок не назвала бы кощунством, если бы он изобразил ее в образе какой-нибудь святой.
В это же время Леонардо написал портрет другой миланской красавицы – юной белокурой Лукреции Кривелли.
Но не одно искусство занимало мысли Леонардо, и вечный праздник герцогского дворца не мог погасить в нем того стремления к познанию, которое он испытывал, когда был учеником уже умершего теперь Тосканелли. Обаятельная, глубокая и загадочная личность великого художника Леонардо, ученика знаменитого математика, привлекла к нему массу учеников и последователей. В числе них можно было видеть и ученого монаха фра
[5] Луку Пачиоли, горячего друга Леонардо, и несчастного принца Шлеаццо. Так образовалась «Академия Леонардо да Винчи».
В то время наука была на самой жалкой ступени развития. Ученые блуждали во тьме суеверия, и большинство даже самых выдающихся образованных людей верило в чудеса, в сверхъестественные видения и колдовство. Много происходило от этого зла, хотя колдовство строго преследовалось, и много людей, заподозренных в нем, иногда совершенно безвинных, умерли под жестокой пыткой или на костре. Леонардо смело кинул вызов своим современникам. Он сказал им с насмешкой: «Чудеса, колдовство, предзнаменования – вздор. Существует только единая истина, та, которую мы можем видеть, познать и проверить».
С особенной любовью занимался он изучением анатомии с генуэзским ученым Марко Антонио делла Торре. Марко обыкновенно резал труп, а Леонардо рисовал пером и красным карандашом мускулы и кости.
Занятия анатомией считались тогда святотатством, но Леонардо пошел наперекор установившимся взглядам. Художники, объясняя ученикам строение человеческого тела, часто ограничивались единственным правилом: «Длину мужского тела должно полагать в восемь лиц и две трети лица; что же касается до тела женщины, то лучше оставить его в стороне, потому что оно не имеет ничего соразмерного».
Леонардо первый ввел в науку анатомические рисунки и положил основу сравнительной анатомии, сопоставляя в общих чертах сходных животных.
«Опиши внутренности у человека, обезьяны, – говорил он, – и подобных им животных, смотри за тем, какой вид они принимают у львиной породы, затем у рогатого скота и, наконец, у птиц».
С улыбкой смотрел великий мыслитель на усилия мессера Амброджио да Розате, придворного звездочета Моро, который по созвездиям старался объяснить Лодовико судьбу дома Сфорца.
Мессер Амброджио жил на одной из высоких четырехугольных замковых башен, окруженный своими астрономическими приборами и тем ореолом таинственности, который делал его положение особенно почетным при герцогском дворе.
Как-то раз Леонардо взобрался на башню мессера Амброджио и застал там обоих Сфорца, дядю и племянника. Лицо Лодовико было мрачно, как всегда, когда он приходил в это таинственное жилище астролога. Галеаццо весь трепетал и жалкими большими глазами следил за неподвижной фигурой Амброджио, наставившего длинную трубу в бойницу башни. Его сердце болезненно сжималось всякий раз, когда знаки созвездий, по словам астролога, соединялись, предвещая что-то недоброе… И Леонардо в этот день как-то особенно было жаль юного герцога.
Рисунок Леонардо да Винчи
Мессер Амброджио хмурился и отрывисто изрекал таинственные и страшные предсказания. Лодовико стал темнее тучи.
– Что ты на это скажешь, Леонардо? – пробормотал он глухо, и художник чувствовал, что у Моро от страха не попадает зуб на зуб.
– Если бы все это было истиной, – отвечал он спокойно и насмешливо, – то тайная наука мессера Амброджио давала бы человеку огромную силу.
– Что ты этим хочешь сказать? – спросил опять Моро, а Галеаццо с тоской и надеждой вскинул свои детски-наивные глаза на художника.
– Я поясню свою мысль: если бы все это было истиной, то человек мог бы вызывать гром, повелевать ветрами, уничтожать армии и крепости, открывать все сокровища, скрытые в недрах земли, мог бы моментально перелететь с востока на запад, – словом, для человека не было бы ничего невозможного… за исключением, может быть, избавления от смерти… – прибавил он, засмеявшись своим сухим, холодным смехом.
Галеаццо, которого так пугали предсказания звездочета, посмотрел на Леонардо признательными глазами.
– Волшебство – вздор! – продолжал Леонардо, говоря точно самому себе. – И это утверждаю я, ваша светлость, потому что вы хотели, чтобы я вам сказал. О искатели золота! К чему вы морочите бедных невежественных людей, к чему разоряетесь, отыскивая какой-то несуществующий философский камень?
Он говорил об алхимиках, которые в ослеплении тратили иногда всю жизнь на отыскание несуществующего философского камня, отыскивали жизненный эликсир, который может навеки продлить человеческую жизнь, возились над всевозможными соединениями, стараясь ощупью узнать тайну, как искусственно выделывать золото; эти люди не знали еще, что золото сделать нельзя, что оно существует совершенно самостоятельно среди элементов вселенной. Но, несмотря на всю неосновательность алхимии, Леонардо предвидел, что она создаст впоследствии точную и великую науку – химию.
Поздно простился Леонардо с обоими Сфорца и мессером Амброджио и отправился домой, к Верчельскому предместью.
