– Мне необходимо поговорить с тобой по поводу одного предполагаемого мною праздника, – сказал ему на прощанье Моро.
– Я хотел бы попросить у вашей светлости позволить мне заняться сегодня моим опытом с летательным снарядом, о котором я уже имел честь доложить…
Эта просьба скорее походила на приказание, и Моро, сдвинув брови, молча подчинился.
– Твой снаряд меня очень интересует, и я зайду его посмотреть, – сказал он сухо.
Леонардо поклонился и вышел.
VIII. Несчастный принц Галеаццо
Но раньше дяди лабораторию ученого посетил племянник.
Галеаццо явился на следующий же вечер, сопровождаемый только двумя преданными ему слугами. Они освещали фонарями герцогу дорогу.
Леонардо сидел в своей лаборатории, заваленной всевозможными приборами, и делал сложный чертеж, который нужно было показать Зороастро.
– Я тебе не помешаю, мессер? – спросил робко Галеаццо. – Ты работаешь?
При свете тусклой лампы он увидел спокойное, сосредоточенное лицо великого мыслителя.
– Я всегда к услугам вашей светлости, – проговорил с учтивым поклоном Леонардо.
– Ах, не надо этого тона, мессер, ради Бога, не надо! В замке и без того мне много учтиво лгут и на каждом шагу называют «вашей светлостью», точно смеются над тем, что я такой… вышел из дома Сфорца! Я – просто твой ученик; я сяду вот тут и буду смотреть, буду слушать и учиться, а ты продолжай работать.
Леонардо молча указал рукой на дальний угол, где темнела какая-то странная таинственная машина.
– Что это? – с испугом и радостным трепетом прошептал герцог. – Она почти готова, моя летательная машина, – сказал гордо Леонардо, – и на днях я сделаю первый опыт.
Он зажег светильник и показал герцогу свое произведение.
– Я еще с детства обращал внимание на птиц, – заговорил Леонардо точно сам с собой, – и стал изучать строение крыльев всевозможных птиц. Я измерял их, думал над ними, чертил, вычислял, снова измерял… Если тяжелый орел держится на крыльях в разреженном воздухе; если громадные корабли на парусах движутся по морю, – почему не может и человек, рассекая воздух большими крыльями, овладеть ветром и подняться на высоту победителем? Я упорно работал, пока дошел до мысли создать эту машину. Теперь я почти спокоен. Только вот Зороастро стонет: у меня нет денег для сооружения снаряда по этой модели, а светлейший ваш дядя, увлекавшийся моей идеей, кажется, совсем к ней охладел, – по крайней мере он не хочет дать на нее ни одного экю.
Галеаццо еще внимательнее стал разглядывать прибор.
В этой странной модели он различил крылья, состоящие из пяти пальцев, сухожилия из ремней и шелковых шнурков, с рычагом и с шейкой, соединявшей пальцы. Накрахмаленная тафта, не пропускающая воздуха, распускалась и сжималась как перепонка на гусиной лапе. Четыре крыла двигались, откидывались назад, давая ход вперед, и опускались, поднимая машину вверх. Человек, стоя, должен был вдевать ноги в стремена, приводившие в движение крылья посредством шнуров, блоков и рычагов. Голова должна была управлять большим рулем с перьями, похожими на птичий хвост Две тростниковые лесенки заменяли в приборе птичьи лапки.
Галеаццо пришел в восторг от машины. Лицо его осветилось детскою радостью, и он восторженно воскликнул:
– О учитель! С каким бы счастьем полетел я на этой машине, чтобы доказать твое величие! Ведь ты сравнился с Богом!
Леонардо улыбнулся.
– Ваша светлость богохульствует, – сказал он насмешливо.
Галеаццо смутился, и вдруг лицо его подернулось тихою грустью.
– Ты знаешь, мессер, о чем с тобой хочет говорить дядя? – спросил он как-то робко.
– Вероятно, о каналах, которые…
– Ах, нет! – перебил нетерпеливо герцог. – Готовится новое празднество по случаю… моей свадьбы…
Он посмотрел на Леонардо испытующими глазами.
– Дядя женит меня на Изабелле Арагонской… Я знаю, что ты думаешь, хотя и молчишь. Я не сам женюсь, это правда, все дядя… Но, кажется, моя невеста хороша… то есть, ее все хвалят. У нее есть душа, и она сильнее меня, учитель.
Леонардо все продолжал молчать, рассеянно глядя в темное окно.
– Может быть, в этом и счастье? – прошептал Галеаццо. – В чем счастье, мессер Леонардо? Не в том ли очищении, которое проповедует ваш флорентийский проповедник Савонарола? Что ты думаешь о нем? Одни говорят, что он – Божий посланник, другие – что он демон.
Леонардо улыбнулся.
– Ни то, ни другое, – проговорил он серьезно. – В нем есть много высоких добродетелей, но он идет не по той дороге. Порок целого мира не искоренить одному человеку, и рано или поздно Савонарола погибнет. Чтобы создать в мире истинное отвращение к пороку, надо научить мир понимать другое, более высокое. Надо познать Бога, чтобы любить Его. Истинно высокая любовь рождается из истинного познания того, что любишь. Истинная религия – это изучение и понимание вселенной, в которой обитает Дух Божий.
Он задумчиво поник головой. И перед ним встал образ доминиканского монаха Савонаролы, этого страстного борца за истину за добродетель… Он вспомнил собор, переполненный тысячами слепо преданных ему приверженцев, и вдохновенную фигуру проповедника в белом доминиканском куколе
[6], с простертой вперед иссохшей, прозрачной рукой… Как спокойно тогда он, Леонардо, заносил этого монаха в свою записную книжку! Какая судьба ожидает теперь этого страстного, неистового проповедника, который не боялся открыто громить проступки всесильных правителей, даже самого папы?
– А говорят, ты – безбожник, мессере! – прошептал со страхом Галеаццо.
Леонардо сухо, загадочно рассмеялся.
– Но я ведь пишу «Тайную Вечерю», святую картину для святого места – монастыря Марии делле Грацие! – сказал он, пожимая плечами.
Герцог ничего не ответил и поднялся.
На другой день Лодовико Моро зашел к художнику, чтобы посмотреть машину и поговорить о постройке каналов, которые должны были установить правильное орошение в миланских владениях.
Лодовико явился неожиданно и застал Леонардо во дворе. Он был занят своим любимым делом: кормил животных. Странно было видеть, как этот серьезный, важный мыслитель, вооружившись миской с похлебкой, заботливо разливал ее по маленьким корытцам, а многочисленные собаки рядом с любимой кошкой терлись у его ног. Около него на земле стояло несколько клеток с птицами: художник сегодня купил их у торговца на площади. У видев кошку, птицы забились о прутики клеток под оглушительный лай собак, не догадываясь, какое счастье готовит им Леонардо. И Моро со снисходительной улыбкой позволил художнику открыть все до одной эти многочисленные клетки, и пернатые затворницы, вспорхнув, высоко потонули в воздухе.
