Когда, наконец, оба картона были готовы и палаццо Веккьо открыто для публики, зала совета наполнилась толпой. С первого дня работы художников флорентийцы разделились на две партии: одна стояла за Леонардо, другая за Микеланджело. Поднимались бесконечные споры; бились об заклад, кто из художников окажется победителем в этом состязании. Слава об удивительных картонах давно уже разнеслась по всей Италии, и художники из разных городов приехали, чтобы увидеть наконец их и поучиться искусству у старших мастеров.
В залу совета явился и Рафаэль и восторженными глазами смотрел на оба произведения. И когда Перуджино, «патриарх», спросил юношу, который из картонов ему больше нравится, тот глубоко задумался. Потом, тряхнув каштановыми кудрями, юноша открыто посмотрел на художника и восторженно проговорил:
– Оба, учитель! Или, вернее, я не знаю который. Боюсь, что мое преклонение перед мессером Леонардо заставит быть несправедливым к мессеру Буонаротти.
Он говорил правду. Встречаясь в мастерской Баччио д’Аньоло на собраниях «Клуба Котла», у Перуджино с Леонардо, Рафаэль почувствовал на себе все обаяние этой могучей личности. Микеланджело отталкивал тихого, мечтательного юношу своими резкими суждениями и внешней суровостью. Но Рафаэль, всегда справедливый, не хотел, чтобы личные отношения повлияли на его мнение, которое должно было быть беспристрастным.
Никто не вышел победителем из этого художественного турнира, или, вернее, художники победили друг друга, – так хороши были оба картона. И Леонардо и Микеланджело ждали, что Флоренция закажет кому-нибудь из них картины по этим картонам. Но флорентийские власти не хотели оказать предпочтения ни тому, ни другому из великих художников и не заказали картины, предоставляя им писать ее на свой страх. Микеланджело увлекся другими работами; за картину принялся один Леонардо.
Но страсть к химии заставила Винчи увлечься составлением красок, которые выходили все неудачными. Одно за другим следовали разочарования, но это только возбуждало упорство Леонардо. Начатая им фреска скоро вылиняла; он принялся за нее снова…
Картон Микеланджело не дошел до нас. Говорят, он сделался жертвой низкой зависти: во время одной из частых смут беспокойной Флоренции известный художник Бандинелли проник тайно в залу собрания и кинжалом изрезал в куски дивное произведение. Пока картоны существовали, они служили недосягаемым образцом для всего художественного мира. Часть картона Винчи перешла в Лондон, где же все остальное – неизвестно.
Уже несколько лет старый Пьеро да Винчи жил безвыездно во Флоренции в качестве нотариуса при дворце Синьории. Теперь ему было уже около 80 лет. В последнее время Леонардо довольно редко виделся с отцом. У старика, сильно одряхлевшего и опустившегося, была своя громадная семья, в сущности – чуждая Леонардо. Никто из десяти сыновей и двух дочерей Пьеро по душевному складу не подходил Леонардо. Хорошие помощники отца, практичные братья Леонардо не поднимались в умственном отношении выше уровня обыденной жизни. Все их интересы сосредоточивались на старых счетных книгах отца и домашнем хозяйстве. Им была чужда душа их великого брата. И потому понятно, что Леонардо всегда неохотно посещал дом отца.
А мессер Пьеро горячо любил старшего сына. Для него Леонардо по-прежнему был кумиром, полубогом, которого природа наделила щедрой рукой всеми своими лучшими дарами. Он преклонялся перед Леонардо в каком-то слепом молитвенном восторге, слушал каждое его слово, но, в сущности, как и сыновья, не понимал его великой души. И это отношение отца бесило братьев, вызывало целую бурю злобы и зависти…
В последние годы здоровье старого нотариуса стало особенно плохо. Память его ослабевала; он впадал в детство. Но благоговейная любовь к Леонардо осталась все той же. Старик тосковал, когда долго не видел сына, и по целым дням уныло сидел у окна, смотря на улицу, не увидит ли он знакомого черного берета и красного плаща Леонардо. Ему ясно вспоминались давно прошедшие годы, детство Леонардо, деревушка Винчи, ласковая Альбиера, ее игры с хорошеньким пасынком и строгое лицо благочестивой матушки Лючии, вечно занятой вышиванием пелены для Святой Девы… Теперь все в могиле, кроме Леонардо, – и Альбиера, и Лючия… Скоро и его, Пьеро, очередь… И голова старика низко клонилась к сухой, впалой груди…
Но вдруг на повороте улицы показывалась стройная фигура Леонардо. Старый нотариус вскакивал порывисто, как юноша, и лицо его, желтое и сморщенное, оживлялось наивной детской радостью.
Весна 1504 года была последней в жизни Пьеро да Винчи. Он чувствовал медленное приближение смерти и поторопился составить духовное завещание. Он не забыл в завещании старшего сына. Летом Пьеро да Винчи не стало…
Леонардо спокойно отнесся к смерти отца, превратившегося в ребенка. Когда схоронили нотариуса, сыновья стали делить его наследство.
На чтение духовного завещания позвали, конечно, и Леонардо. Со своим обычным спокойствием выслушал он известие, что отец поименовал и его в числе своих наследников. Но на лицах братьев художник уловил ту глухую, затаенную злобу, которая заставляла их забывать даже о том, что неприлично спорить в доме, где еще так недавно стоял гроб с телом отца.
– Он был стар и не знал, что творил, – сказал брат Джулиано, особенно не любивший Леонардо. – У него голова была не в порядке, когда он писал это завещание. Несправедливо давать деньги тебе. Ты был чужим в нашем доме. Ты – от другой матери и совсем другой, чем мы. Мы все время были добрыми детьми, хорошими помощниками нашего отца и теперь употребим наследство на расширение его же дела, а ты только растратишь его по пустому.
– Подадим в суд на него, и баста! – решили братья.
Начался суд, еще более запутавшийся, когда через два года умер брат Пьеро да Винчи и со своей стороны оставил Леонардо часть наследства. Тяжелым гнетом ложились эти семейные распри на душу Леонардо, чуждую всяких житейских дрязг и мелочей. Он положительно изнемогал под ними.
И положение его во Флоренции было незавидное. В ней царил Микеланджело. Он был кумиром буйной, вечно враждовавшей и обуреваемой страстями республики, понятный ей своим стремительным, резким характером. Леонардо был мягче и сложнее по натуре. Его горделивое спокойствие полубога казалось возмутительным в этом городе вечных смут и волнений. Флорентийцы не мог ли ему простить его любовь к Милану и расположение к нему герцогов Сфорца. Они упрекали художника в отсутствии любви к родине, в изменничестве… Не могли и не хотели понять они Леонардо, и он чувствовал себя чужим, одиноким на родине, среди врагов… Душа его оставалась в Милане, где он работал плодотворнее, где его любили и умели ценить.
Но приходилось оставаться волей-неволей во Флоренции, хотя жизнь его здесь стала невыносимой. Леонардо упорно работал над сценой со знаменем, работал над составом особенной мастики. К несчастью, ничего из этого не выходило. Краски по-прежнему теряли свои тона, бледнели, тускнели; начатая фреска трескалась… Работа оказалась бесплодной… Леонардо убедился, что его упорный труд пропал даром, и бросил работу.
А в Милане не забыли Леонардо. В монастыре Марии делле Грацие «Тайная вечеря», несмотря на старательную порчу картины людьми, сияла по-прежнему нетленной красотой. Лик Христа смотрел со стены с той же кротостью и всеобъемлющей любовью; глаза Иоанна светились все так же мягко и скорбно. И вот, Леонардо да Винчи получил от французского наместника Шарля д’Амбуаза приглашение вернуться в Милан для исполнения некоторых работ. Между прочим, д’Амбуаз просил написать свой портрет.
