Леонардо был уже немолод. Годы брали свое, и подвергать жизнь свою вечным переменам было ему не под силу. Максимилиан то падал в борьбе, то снова поднимался. Милан превратился в столицу мятежа, буйного торжества разнузданной, пьяной, бунтующей черни. Пришлые швейцарцы распоряжались здесь, как у себя дома. Что было делать художникам и ученым в этом страшном хаосе?
Леонардо долго раздумывал о своем положении и, наконец, однажды велел всем близким ученикам собраться у него в студии. Здесь, у старых, знакомых мольбертов, соединились все члены его «семьи»: и мечтательный Джованни Бельтрафио, и пылкий Франческо Мельци, и любимец Леонардо белокурый Салаино, и Фанфойя, и верный Виланис, и даже толстая служанка Матюрина, безгранично преданная своему господину. Лицо Винчи было спокойно и важно.
– Дети, – сказал он значительно, почти сурово, – нехорошо нам в Милане. Город служит больше для потехи пьяных солдат и разнузданной черни, чем для нашего искусства…
При этих словах толстая Матюрина, не расстававшаяся никогда со сковородкой, на которой жарила для Леонардо жирные пирожки с тмином, одобрительно закивала. Она была глубоко убеждена, что вместе с учениками Леонардо служит честно святому искусству.
– Как можем мы быть уверены, – продолжал учитель, – что наши картины, произведения нашего ума и сердца, не станут опять мишенью для дикой толпы, опьяненной запахом крови? Ведь это же было, когда мы в первый раз покидали Милан… – Он замолчал и поникнул головой, задумчиво перебирая пальцами свою длинную бороду. – Что мы будем делать?
Ученики молчали.
– Ну, так я вам скажу! – проговорил Леонардо. – Я уеду из Милана. Кто хочет ехать за мной, пусть едет. Ведь вы – моя семья.
Леонардо говорил правду: пот лощенный разносторонними занятиями, он не думал о личном счастье и не женился. Так наступила старость. Но он не чувствовал одиночества; все окружающие составляли для него одну большую и преданную ему всем сердцем семью.
– Никто не оставит вас, учитель, – раздались голоса, – по крайней мере я!
– И я! – подхватил еще голос.
– И я! И я!
Голоса учеников гудели, горячо перебивая друг друга, но всех их покрывал густой, почти мужской бас Матюрины, которая, засучив рукава, грозно доказывала, что она – верная опора мастера.
Леонардо был тронут.
– Я думаю, теперь благоразумнее всего отправиться в Рим. Рим велик, и в нем найдется место каждому кто хочет работать. Да, кстати: я получил из Рима приглашение. Джулиано Медичи всегда любил меня, еще во время моего пребывания во Флоренции. Тогда он был маленьким мальчиком. С тайной гордостью смотрел он на отца, Лоренцо Великолепного, когда тот, окруженный толпой поэтов, ученых и художников, декламировал свои стихи. Он таким же и остался, каким был в детстве: тот же мечтательный взгляд, полный тайной грусти, как будто мысли его витают далеко от земли, то же отвращение к шуму, блеску, что окружает престол папы, то же вдохновенное лицо юного мечтателя, стремящегося постигнуть тайны вселенной. Теперь он зовет меня в Рим.
За это время воинственный и грозный папа Юлий II успел умереть, и папский престол достался сыну Лоренцо Великолепного, Джованни Медичи, принявшему сан папы под именем Льва X.
– Кардинал Джулиано Медичи, – продолжал Леонардо, – пишет, что папа будет выдавать мне пенсию в сто дукатов. Вот я и думаю ехать в Рим.
И отъезд в Рим был тут же решен. Оставалось только назначить для него день. По своей таинственности и быстроте сборов отъезд походил на настоящий побег. Когда все было готово, пустились в путь.
XIV. В Риме
Ехали, конечно, верхом и целой кавалькадой. Позади тянулись мулы с необходимым для художников имуществом. Их погоняли слуги с ленивым и беспечным видом.
Путники миновали дикие живописные ущелья Апеннинских гор и спустились в долину Нервы. Гора Соракт блестела на солнце, как огромная глыба серебра, и Леонардо тихо, задумчиво продекламировал стихи латинского поэта Горация:
Взгляните, как белым сияющим снегом поднялся Соракт…
Художник залюбовался величественным видом горы, но взглянул в сторону – и легкая тень омрачила его лицо.
– Помнишь, Джованни, – сказал он ехавшему рядом с ним Бельтрафио, – помнишь Цезаря Борджиа? Вот и его Ронсильонский замок! Теперь уже герцог Валентинуа не может распоряжаться в нем и наводить трепет на Италию… А как недавно еще это было и как грандиозно он начал! Вот судьба всего временного, всего случайного, созданного химерой в этом мире… Нетленна и вечна только одна могучая идея…
На высоком лесистом холме, среди полей, орошаемых Тибром, гордо возвышаются зубчатые башни Ронсильоне. Сколько злодейств и насилий еще недавно видели эти стены!
Кругом все было тихо… По дороге нашим путникам встретилось немало пилигримов, идущих в Рим поклониться новому папе.
Рисунок Леонардо да Винчи
Они были с ног до головы защищены сталью и крепкой кожей, вооружены секирами, мечами и пищалями грубой работы. Между ними выделялись своими веточками красного дрока на шляпах английские пилигримы и испанцы, шляпы которых были убраны крошечными раковинками, «раковинками святого Иакова», их патрона. У многих тело было обнажено; в каком-то диком упоении они не переставали бить себя по голым спинам и плечам плетьми и пели громко хором: «Аллилуйя!..»
Приближаясь к этим странным людям, Леонардо невольно чувствовал, как прежний юношеский задор начинает бродить в нем, заставляя подшутить над фанатиками. Тогда он вынимал из своей походной сумки восковые фигурки различных животных, полые, надутые воздухом, и бросал их перед лицом пилигримов. Эти уродливые существа некоторое время носились в воздухе, а суеверные люди пятились в ужасе, творя крестное знамение. То были первые опыты с воздушными шарами.
Раз Леонардо подшутил над виноградарем, у которого остановился на ночлег. Салаино усердно помогал учителю. Они вместе поймали большую зеленую ящерицу и прикрепили к ней полые крылья, которые наполнили ртутью. Голову ящерицы тоже преобразили: к ней приделали большие рога, круглые глаза и бороду. Вышло необычайное чудовище, наводившее ужас даже на учеников Винчи.
– Точно дьявол из ада, – говорил, весело смеясь, Салаино, – право, маэстро, хуже ничего нельзя придумать!
Но вот животное поползло… Ртуть двигалась в полых крыльях, и они, усаженные чешуйками, шевелились, шуршали и хлопали…
– О, Господи! – закричал в ужасе виноградарь, когда увидел чудовище, ползущее по его столу. – О Святая Мария, Матерь Божия, что за чудовище! Не знаю, кто ты – посланник неба или преисподней, но только молю тебя во имя всего, что тебе дорого, отгони от меня эту нечистую силу!
