И Леонардо отгонял от перепуганного хозяина «нечистую силу», делая вид, что шепчет заклинания.
На другой день путники отправились дальше. Скоро они достигли пустынной, голой, мрачной Кампании, покрытой только сухой, побуревшей от солнца травой и жалким тростником. Кое-где встречались болота с удушливыми, вредными испарениями и чахлые леса… По этой безотрадной, мертвой пустыне нес свои мутные воды Тибр. Нигде не было видно человеческого жилья; только изредка попадались могильные памятники и полуразбитые колонны, да дикие буйволы, пасшиеся в этом царстве смерти, ошашали воздух своим оглушительным ревом…
Но вот, наконец, и «вечный город» – Рим. Вдали ясно вырисовывалась на синем безоблачном небе одинокая могила Нерона, в то время – крепость Франджипани. Вот уже ясно видны красноватые могучие стены города; вот зубчатые башни замка святого Ангела. Мрачное это место, тюрьма, где томится столько несчастных, обвиненных в разных преступлениях! На замке развевается знамя, на котором вышиты два ключа – «ключи святого Петра», патрона Рима. А вверху раскинулось небо, блистая в вечернем сумраке громадным бледно-золотым куполом…
Был канун торжественного выхода папы к народу. Святой отец праздновал один из своих многочисленных семейных праздников и устроил в этот день торжественный прием послов. И Рим радовался вместе с папой. Тибр был покрыт золочеными галерами, убранными разноцветными флагами; на мосту возвышалась триумфальная арка, великолепно украшенная копьями и трубами, переплетенными лавровыми ветвями. Знатнейшие лица – кардиналы в красных одеждах верхом на мулах, римские бароны, закованные в золоченые латы, прелаты в пышных церковных одеждах, бесчисленные слуги, пажи и папская гвардия из дюжих швейцарцев – толпились на улицах.
Леонардо увидел, что по ту сторону моста дорога сплошь покрыта блестящей толпой: синьоры, окруженные блестящей свитой, посланники иностранных дворов со знаменами, на которых красовались гербы их государей, шли за пышно разодетыми герольдами. Среди запыленных фигур пилигримов ярко выделялась величественная, торжественная фигура римского префекта с белым знаменем…
Леонардо да Винчи вместе со своими учениками остановился в первой попавшейся таверне, где словоохотливый хозяин сейчас же посвятил его во все новости Рима.
– С тех пор как его святейшество вступил на престол, – говорил он, пододвигая Леонардо стакан доброго вина, – у нас не прекращается веселье, и вина в городе идет куда больше, чем прежде. В Ватикане так шумно, как будто там вечный карнавал. Когда происходили выборы нового папы, его святейшество с больными ногами доставили из Флоренции на носилках, но теперь, слава Богу, все прошло. Наш папа любит художников, музыкантов, поэтов… Всем им найдется теплое местечко в Ватикане. Но особенно любит его святейшество Рафаэля. Рафаэль для него – все равно что родной сын. Вы посмотрите только на святого отца завтра в полном облачении, когда он будет благословлять народ! Вот уж, верно, есть на что посмотреть!
На другой день Леонардо отправился к Ватикану, где уже собралась несметная толпа. Она волновалась как море. Но вот толпа сразу утихла. Взоры всех обратились в сторону, где появились роскошные золоченые носилки папы. Великолепная первосвященническая одежда его поражала своею пышностью. Его золотая тиара была усыпана драгоценными каменьями; в руке он держал золотые ключи святого Петра; на туфлях горел кроваво-красный рубиновый крест. Пажи несли над папой золотой балдахин с тяжелой, блестящей, как солнце, бахромой. Высоко над крышей балдахина поднимались два опахала из белых страусовых перьев. Под пышной одеждой первосвященника Леонардо рассмотрел толстое дряблое лицо, массивную фигуру, большую голову с выпуклыми близорукими глазами и сразу понял, что перед ним человек с мягким, ничтожным характером, изнеженный и больше всего на свете любящий наслаждения…
Папа простер руку… Все присутствующие преклонили колени. Пробормотав наскоро благословение, святой отец продолжал шествие дальше, по направлению к собору Собор не мог вместить громадной толпы. Двери его были открыты настежь для того, чтоб остальной народ, стоявший за папертью, мог хотя бы издали видеть торжество… Это было торжество не религии, а папы… Из храма слышался густой звук большого прекрасного органа и стройное пение… Ступени церкви, колонны, двери – все было украшено благоухающими цветами.
Утром папа присутствовал при богослужении; в полдень участвовал в охоте, а вечером был на блестящем пиру у могущественного римского банкира Агостино Киджи. Как мало это имело сходства с назначением наместника Христа на земле, главы католической церкви всего мира! В полдень папа выехал из Ватикана на белом коне, который был весь разукрашен цветами и лентами. Его сопровождала длинная кавалькада придворных, дам, шутов, звеневших побрякушками своих дурацких колпаков, жалких приспешников, которые болтали всякий вздор и сочиняли стихи в честь славного папы… Папа был окружен псарями, стремянными, сокольничими, доезжачими, и эти спутники невольно заставляли забывать о его сане. Леонардо да Винчи, смешавшись с толпой, внимательно следил глазами за своеобразной процессией. Когда кавалькада промчалась мимо, художник разглядел в числе приближенных к папе черный берет и каштановые кудри Рафаэля. Рафаэль ласково улыбнулся Леонардо…
А вечером у Агостино Киджи был пир до рассвета… Глава католической церкви восседал за столом, убранным золотой и серебряной посудой. Воздух был напоен благовонными курениями. Комнаты украшали изображения языческих богов и богинь, и среди них изредка попадались изображения Христа и святых. Таково же было и убранство Ватикана.
У Агостино Киджи происходила настоящая веселая оргия древних. Слуги подносили на золотых блюдах художественной работы языки попугаев, разукрашенных золотистых фазанов, румяную жареную рыбу, привезенную прямо из Византии, редкие африканские фрукты, разливали чудесное кипрское и фалернское вино, отлично выдержанное в погребах Ватикана, – это вино подарил мессеру Агостино святейший папа. И понтифик и его кардиналы были изрядно возбуждены выпитым вином. Толстенький, кругленький кардинал, веселый венецианец, талантливый поэт того времени, Бембо, с раскрасневшимся лицом декламировал стихи Петрарки:
Жестокосердный мальчик, с луком в руке и со стрелами на бедре…
Папа смеялся при упоминании об Амуре, маленьком лукавом боге любви, и грозил пальцем Рафаэлю, о котором вздыхает немало римских девушек… За Бембо настала очередь папских придворных музыкантов, Брандолино и Мороне, услаждавших слух его святейшества игрой на скрипке… Римские красавицы сочиняли тут же свои стихи, смеялись, шутили, пели и веселились до упаду вместе с духовенством…
В одном конце стола затеялся, впрочем, спор на отвлеченную тему. Здесь святые отцы-кардиналы могли сколько угодно блеснуть своими богословскими познаниями. Влиятельный племянник Льва X, кардинал Джованни Сальвиати, недовольный чересчур веселым характером праздника, на котором ему приходилось в угоду дяде присутствовать, старался придать другое направление разговору.
– Каким путем человек делается разумным, – задал он вопрос богословам, – каким путем в него вселяется разумная душа? Чем, наконец, он становится по смерти тела?
