– Отец мой, любезнейший отец мой, мессер Леонардо, я хочу особенно поблагодарить его святейшество, нашего папу, за то, что он осчастливил меня вашим присутствием.
Так говорил могущественный покоритель Милана, перед которым трепетала вся Италия!
Папа, любезно улыбаясь, отвечал в тон Франциску:
– Я весьма счастлив, что наш друг, христианнейший король, находит удовольствие в обществе этого почтеннейшего из всех художников Италии. Я всегда любил его, как сына.
И его лукавые глаза мягко, почти любовно остановились на Леонардо, которого он еще так недавно унижал в Риме.
Слегка прищурив левый глаз, Леонардо спокойно и насмешливо смотрел на святого отца в его длинной и пышной одежде.
– Его святейшество, – сказал он с улыбкой, – всегда были ко мне особенно милостивы…
И он продолжал пристально, вызывающе смотреть на папу, играя своей записной книжкой, по привычке привешенной у него к поясу. Лев X слегка покраснел и закусил губу, но опять сдержался, хотя отлично знал о назначении беспощадной записной книжки Винчи.
Рисунок Леонардо да Винчи
Художник смотрел, не отрываясь, на святого отца, стараясь уловить это жалкое и в то же время злое выражение мягкого, дряблого лица, жестких выпуклых глаз и заискивающей улыбки, выражения любезности и подавленного бешенства. И рука его незаметно занесла в записную книжку несколько смелых, быстрых штрихов. Франциск, улыбаясь, следил за рукой художника. Когда кончилась аудиенция папы и Лев X вышел, король весело сказал Винчи:
– Мессер Леонардо, а ну познакомьте-ка нас со святым отцом, наместником Христа, в образе бедного просителя. Ведь я знаю, что вы не упустите такого благодарного случая.
Леонардо подошел к королю и молча раскрыл книжку. Франциск долго смотрел на белые листы, испещренные рисунками. Перед ним был смелый образ, уродливый, отталкивающий и в то же время неизъяснимо притягивающий своим уродством. Папа был изображен во всевозможных позах; малейшее движение его души было тонко и искусно подмечено. В одном месте Леонардо нарисовал ханжу, поднимающего к небу сладенькие и фальшивые глаза, полные греха; в другом – заискивающего просителя; в третьем – лицемера, злобно косящегося на ненавистного соперника. Все это заставило Франциска залиться самым непринужденным, заразительным смехом. Он смеялся, как ребенок, открыто, ясно, звонко, и в этом смехе, как и во всей его личности, было какое-то чарующее обаяние.
– Чудесные рисунки, мессер… чудесные карикатуры… Но как это вам пришло в голову… И какое уродство… Господи, какое божественное уродство!
– Именно, божественное, – сказал спокойно Леонардо, – потому что и в этом есть своеобразная красота. Уродство так же достойно изучения, как и красота, ибо истинное, совершенное уродство бывает столь же редко, как и совершенная красота; только посредственность встречается часто.
Король скоро уехал во Францию, в Амбуаз. Леонардо еще некоторое время погостил у Джироламо Мельци на вилле Ваприо и последовал за королем. Вместе с ним поехала и вся его «семья».
Амбуаз прилегал к болотистой и лихорадочной стране Солонь, бедной и печальной, но в нем жилось очень весело. Король и супруга его, королева Клотильда, были окружены пышным двором; одних лошадей насчитывалось при дворе около 18.000. Король любил веселиться, а вместе с ним любили веселиться и все окружающие.
Леонардо встретили в Амбуазе как дорогого желанного гостя. Все хорошо знали, что Франциск дорожил флорентийским художником; из уст в уста переходил слух, что король говорил Леонардо «отец мой». Французам все казалось обаятельным в Винчи: и его мягкая, неспешная речь, и холодный, гордый и сосредоточенный взгляд, и простое, изящное платье. Он был уже старик, но выделялся из толпы юношей своим благородным, величественным видом, точно полубог. И молодые дворяне стали перенимать у него не только привычки, манеры, речь, но и самую одежду старинного флорентийского покроя, темно-красный плащ с прямыми складками. Так Леонардо переменил в Амбуазе моду.
– Он похож на Юпитера! – говорили томно дамы, а кавалеры, чтобы заслужить их благосклонность, старались походить на Леонардо, подражали его важной, медлительной походке, его бороде, прическе, мельчайшим его привычкам.
Замечая это обезьянничание, Леонардо смеялся от души.
– Смотри, Франческо, – говорил он Мельци, – скоро я начну делать глупости, одну хуже другой… Посмотрим тоща, как эти придворные куклы станут из кожи лезть, чтобы подражать мне. Воображаю, какая будет потеха! Только вот что скажут обладательницы их сердец, – неужели они и тогда найдут повод к восхищению?
Франциск I назначил Леонардо пенсию в 100 золотых экю и подарил ему маленький замок Клу. Здесь Винчи доживал свои последние годы. Старость подошла незаметно и решительно… Напрасно король ждал от художника новых произведений – он оставил все свои силы далеко, за Альпами, в той благодатной стране, которую не переставал любить болезненной, жгучей любовью. Их не осталось для Франции, привязанностью к которой его несправедливо упрекали соотечественники; они все принадлежали Милану, второй родине Леонардо…
Но он не был праздным в Амбуазе. Король хотел, чтобы французам двор служил образцом изящного вкуса и образованности. Леонардо был у него и архитектором, и живописцем, и декоратором, и машинистом. Без советов и указаний Винчи не обходилось ни одно торжество, начиная от крещения сына короля и кончая бракосочетанием Лоренцо Медичи, герцога Урбинского, с дочерью жившего при дворе герцога Бурбонского. На этой свадьбе были всевозможные увеселения: маскарад и знаменитый турнир, на котором устроили осаду сооруженной из дерева крепости; эта осада длилась ровно шесть недель, и во время нее было немало убитых и задавленных лошадьми.
Но особенно любил Франциск I различные физические упражнения, развивающие силу и ловкость. Он был силен, ловок и храбр, как лев. Охота считалась его любимым развлечением. Никогда не мог забыть Леонардо одного случая, доказавшего бесстрашие этого короля.
В Амбуазе готовились к большой охоте. Ко двору наехало много гостей. Леонардо, который был распорядителем пышного пира после охоты, пошел посмотреть, все ли в порядка в замке. У замка стояло множество раззолоченных пышных карет, рыдванов, запряженных цугом повозок, откуда только что вышли любительницы охоты. Королевские конюшни были переполнены лошадьми, и конюхи ссорились, громко крича и награждая друг друга довольно увесистыми оплеухами.
Франциск I стоял уже одетый для охоты и разговаривал со своими придворными гостями в круглой зале. Невдалеке в почтительно-благоговейной позе его ожидали юный Жан Лотарингский, которого папа собирался посвятить в кардиналы, адмирал Шабо, мальчик подросток Генрих д’Альбре, Франсуа Оливье и красавица Маргарита Валуа, любимая сестра Франциска, слава об учености которой перешла за пределы Италии. Ее называли «четвертой грацией» и «десятой музой».
