Винчи замолчал, откинулся на подушку и закрыл глаза, припоминая, не забыл ли еще кого в своем завещании. Это завещание утомило его, и Мельци сделал знак нотариусу, любившему поболтать.
– Господин Буро, – сказал он шепотом, – учитель утомлен, и ему трудно будет продолжать с вами беседу. Смотрите, как он бледен…
Буро отыскал плащ, плотнее надвинул на лоб черную кругленькую шапочку и на цыпочках, переваливаясь на толстеньких, коротких ножках, вышел из комнаты.
…Тихо было в комнате больного. Леонардо умирал и хорошо сознавал это. Его опущенные веки и скорбные складки в уголках рта говорили о горькой, неразгаданной думе, Мельци стоял в стороне и грустно смотрел на дорогое лицо, которого коснулось уже дыхание смерти. В глазах его стояли слезы.
Памятник Леонардо да Винчи
Дверь тихо открылась, и вошел Салаино, взволнованный и растерянный.
– Король… сам король! – сказал он, задыхаясь. – Я не успел предупредить, Франческо…
На пороге уже стоял Франциск I. Его лицо было бледно; глаза смотрели печально, и слегка дрожащая нижняя губа выражала глубокое душевное волнение. Этот человек, бесстрашно кидавшийся в самый центр битвы, теперь долго приготовлялся к тяжелому свиданию со старым художником. Его поразило мертвенно-бледное лицо Леонардо, лицо человека, уже не принадлежащего этому миру. И король вспомнил, как еще недавно он вез флорентийца, лучшее украшение для Франции, драгоценнейший из даров побежденной страны.
– Король здесь, – шепнул Мельци.
Леонардо открыл глаза и посмотрел тихим, угасающим взглядом на Франциска. Он попробовал приподняться, все еще помня об этикете. Но король живо подбежал к нему и протянул руки.
– Нет, нет, отец мой, дорогой отец, – быстро проговорил он глубоко прочувствованным и дрожащим голосом, – не надо. Я сяду вот тут, и мы будем говорить.
Он уже знал от Андреа о посещении нотариуса и чувствовал, что конец великого мыслителя и художника близок.
Леонардо все-таки собрал все свои силы, приподнялся и сел на постели. Он очень утомился от этого усилия.
– Вы сильно страдаете, отец мой? – нежно спросил король.
– Страдаю, ваше величество… – прошептал Леонардо. – Существование мое ужасно, и знаю, уже близок конец… Здесь, – он указал на тело, – все так истерзано… машина испортилась… а здесь, – он указал на голову, – еще хуже. И не знаю, какие страдания сильнее: тела или духа. И теперь, – сказал он скорбно, – когда близок час смерти, сознаю, как я ничтожен. Я потратил силы, данные мне природой, не так, как нужно. Много я согрешил в этом мире перед Богом и людьми, потому что не так работал в искусстве, как следовало. Если б я мог пройти ее, эту жизнь, сначала!
Леонардо грустно поник головой. Король задушевным и страстным голосом доказывал художнику, как он несправедлив, так беспощадно, незаслуженно бичуя себя! Он развернул перед умирающим всю его прекрасную жизнь отшельника, не требующего для себя ничего, кроме возможности наблюдать и работать для блага других… Он напоминал ему о лучших его художественных творениях, которые будут жить вечно. Франциск указал Леонардо на всех, кто его любил и кто будет искренно, глубоко оплакивать его кончину. Но в своей горячей речи король забыл напомнить о великих заслугах мыслителя Леонардо да Винчи, которого не понимали современники, а их было много, этих научных заслуг…
Когда Франциск I ушел, на губах Леонардо все еще играла прежняя горькая и холодная усмешка.
– А ты, мой Франческо, – сказал он Мельци, – ты думаешь о своем учителе то же, что и король? Христианнейший король и мой ученик, мой сын, мысль от моей мысли! А думал ли ты, что я, несмотря на всю вашу любовь, на весь мой почет, остался одиноким и таким же одиноким схожу в могилу? Здесь меня не знали. Кто разберет мои рукописи и узнает, чем я жил? А ведь в них вся моя жизнь, Франческо… Много было великих начинаний! И все осталось позади, в каком-то диком и бессмысленном хаосе. Кто захочет разобраться во всех этих отрывочных набросках, оставленных в записных книжках и на отдельных листках? А ведь я работал над ними весь сознательный период моей жизни и думал кода-нибудь привести это в стройный порядок. Смерть не ждет, Франческо… Устал я… Пойди к себе, да не уходи далеко, а то, пожалуй, и проститься не успеешь…
Мельци тихо вышел в соседнюю комнату, едва удерживая слезы.
Но учитель его прожил еще больше недели.
2-го мая ему сделалось особенно плохо. Придворный врач не отходил от его постели. Мельци, Салаино, Виланис, Матюрина – все были рядом, боясь не увидеть кончины любимого учителя и господина. У Леонардо уже был духовник, который успел его исповедать и причастить. Леонардо не мог от слабости сидеть, не мог даже говорить. С ним постоянно делались припадки судорог; вдруг все его тело начало неметь, мускулы странно холодели и сокращались.
Мельци и Салаино одновременно бросились к учителю.
– Франческо… Андреа… я… – прошептал умирающий, – я… умираю… Все прожито…
Муки исказили лицо Леонардо. Ученики дрожащими руками поддерживали его голову.
– Я умираю, – повторил художник, – и прошу… простить… что не сделал… всего… что мог бы сделать…
Это были его последние слова, похожие на тихий шелест. Голова Леонардо как-то странно вздрогнула и беспомощно упала на подушку. Художник был мертв. Король со всем своим двором находился в этот день в Сен-Жермен-ан-Лэ. Когда он узнал от Мельци о смерти своего любимого художника, он закрыл лицо руками, не в силах сказать ни слова от охватившей его глубокой скорби. Плакал не король, потерявший забавника, исполнителя своих королевских прихотей, – плакал человек, потерявший лучшего из людей, каких когда-либо знал.
Ученики принялись за печальные приготовления к похоронам, и даже толстая Матюрина, от личавшаяся всегда исправным сном и аппетитом, теперь лишилась и того и другого и ходила, вытирая траурным передником красные, наплаканные глаза. Но больше всех, конечно, был убит Мельци. В последнее время он стал особенно близок к учителю. Салаино, по натуре более мягкий, нежный, вялый во всех проявлениях своих чувств, был тем полуюношей, полуребенком, каким казался еще в Милане, во время правления Лодовико Моро. Мельци был весь – порыв и увлекаться наполовину – не умел. Он весь от дался чувству и слил воедино свою жизнь с жизнью учителя.
«Я полагаю, – писал он братьям Леонардо да Винчи, – что вас уже известили о смерти мессера Леонардо, вашего брата, а для меня – самого лучшего отца. У меня нет слов, чтобы выразить печаль, какую мне причинила его смерть, и, по правде сказать, пока я жив, буду постоянно чувствовать это горе. Потеря такого человека оплакивается всеми, потому что нет подобного ему в мире».
Смело можно повторить за Мельци эту горячую фразу. Леонардо представлял собой гармоническое сочетание души и тела, чудную уравновешенность всех способностей. Он дал нам образец человека в полном смысле этого слова, человека, образ которого будет всегда вызывать в нас чувство благоговейного удивления. Леонардо – предвозвестник грядущего времени. Одиноко шел он среди своих современников, никем вполне не понятый. Он мечтал, что с помощью науки, привлеченной к услугам искусства, он доставит человеку господство над миром. Но он жил и умер с этой мечтой, отшельником, слишком великий, чтобы его могли понять его современники, потому что он – можно сказать это смело – опередил свое время на несколько веков.
