Вскоре у меня начало получаться.
С людьми и котами все лучше и лучше. Только не с лемами и велфами. Лемов я решительно не понимала. В их мозгу роились неведомые образы, не похожие ни на что знакомое, более-менее понятное.
Велфы, как бы ни старалась, продолжали сбивать с ног сильными эмоциями, и в такие моменты я даже свои мысли и чувства узнавала с трудом.
Лучше всего получалось ставить блок. Через пару часов тренировок я создавала его почти на автомате, за считанные секунды.
И все же Хейла осталась довольна своей работой.
Когда за окнами забрезжил рассвет, и розовые кляксы расползлись по далеким облакам у горизонта, она похлопала меня по плечу и произнесла:
– Что ж. Ты отлично справляешься. Получше многих. Отдохни. Продолжим завтра, с самого открытия бара.
Не успела ответить, Хейла ловко спрыгнула с табуретки и, не прощаясь, по-английски ушла из заведения.
Вира налила мне большую кружку ягодного чая и предложила:
– Выпей и отдохни.
Более дельного совета сейчас мне не дал бы никто.
Голова была пустой и гулкой, в висках бешено пульсировала кровь, по телу разливались слабость и усталость. Казалось, прилягу на барную стойку и мигом отключусь, не взирая на неудобства.
Народ рассасывался, и клубный зал изрядно опустел. Людей в заведении уже не осталось.
Музыка стала тише, нежнее, медленней. Откуда-то пахнуло свежестью, хотя все окна оставались наглухо закрытыми. По залу поплыл приятный, цитрусовый аромат.
Две пары лемов кружили неподалеку от барной стойки в каком-то плавном, красивом танце, похожем на фигурный вальс.
Короткие, расклешенные юбки девушек взмывали в воздух, превращаясь в балетные пачки. Нескромному взгляду представали длинные, кукольно-тонкие, правильные ножки и крошечное белье. Мужчины лихо управлялись с партнершами, но выглядели почти безучастными к их идеальной красоте.
В углу, за синим столиком тихо перешептывалась троица котов. Даже не будь они мощными, косматыми и диковатыми на вид, я узнала бы эту расу без труда. По одним только движениям – текучим, но одновременно исполненным внутренней силы, резким, но одновременно грациозным.
Возле бара все еще толпился народ, жаждущий выпить напоследок.
Я медленно сползла с табуретки, придерживаясь за стойку. Каждое движение давалось ценой неимоверных усилий и долгого аутотренинга.
Чего-то вроде: еще немного, еще чуть-чуть…
Вира улыбнулась, я кивнула ей и направилась в свое новое жилище.
На черном, деревянном кухонном столе появились розетки с печеньем, медом и вареньем – вишневым, клубничным и персиковым.
Рядом источал на всю комнату упоительный аромат мяты и жасмина большой стеклянный чайник с чаем.
Чашки выстроились тут же – рядком.
Все одинаковые – большие, прозрачные, стеклянные.
Я не стала заглядывать в кухонный гарнитур – темно-коричневый, лишь немного светлее стола. Кажется, все необходимое нарочно выставили наружу.
Все еще в оцепенении, я выпила несколько чашек чая, и сгрызла полрозетки крекеров. Решила убрать варенье в холодильник, и ахнула. Еще недавно там не было почти ничего. Теперь же полки ломились от еды. Ягоды, овощное рагу, блины с творогом и мясом, жареные тушки каких-то птиц, запеченные клубни, молоко, сыр, йогурты… Чего тут только не было!
Я почувствовала себя как турист возле шведского стола.
Следующие несколько минут микроволновка гудела не переставая. На меня напал дикий жор. Я съела тарелку жареных овощей, целую птичью тушку и снова выпила несколько чашек чая.
Вот теперь отлегло.
Я вышла в спальню и уныло оглядела одинокое помещение.
Комната с огромной, черной деревянной кроватью, таким же гардеробом с зеркалом во все три дверцы, тремя тумбочками и тремя же креслами, выглядела неуютно пустой.
Когда-то я любила простор, теперь же он скорее пугал, заставлять почувствовать себя еще более одинокой.
Казалось, только теперь я, когда телесные нужны были удовлетворены полностью, я осознала, что друзья, близкие – все остались в той, другой жизни.
А здесь… Здесь я совершенно одна. Никому не нужная, проблемная телепатка и эмпатка…
Я опустилась на мягкую кровать, накрытую покрывалом с оленятами и воспоминания, эмоции хлынули рекой. Уже не чужие, мои, собственные.
Отключить их, избавиться, поставить щит я уже не могла.
…
Цирковой купол в радужных полосках, огромная арена и алые бортики вокруг… Сладкий запах попкорна, соленый – чипсов и приторный – газировки перебивают дикую смесь запахов зрительского парфюма.
Статная, красивая акробатка исполнят сложные кульбиты на лошади. Серая, в яблоках кобылка рысит по кругу, чуть опустив голову, словно давая зрителям рассмотреть высокое украшение на лбу, из десятка цветных перьев.
Девушка делает сальто, замирает в ласточке, вдруг переворачивается, встает на руки, разводит ноги в шпагате и снова сводит.
Поблескивают в свете ярких лампочек под куполом ее серебристый корсет, черные лакированные сапоги и голубые колготки. Маленькая лазурная пачка из сотен оборок даже не трясется, словно и не накрахмаленная вовсе, а пластиковая.
Крохотная черная шляпка с алой ленточкой на полях подпрыгивает на крутых кудряшках гимнастки, трясется, но остается на месте, будто приклеенная.
Внучка вскочила с места, визжит и хрустит попкорном одновременно. Розовый бантик на левой косичке развязался. Плотные, черные колготки сползли, собрались складками на коленках.
Малышка оборачивается и в серых глазах ее плещется восторг, на лице – счастливая улыбка.
Дочка хихикает, поддергивает зеленую гофрированную юбку непоседы.
Подталкивает меня локтем, тычет пальцем в арену. Коротко остриженные ногти дочки, очень красивой, овальной формы поблескивают в лучах все тех же неуемных светильников.
Янтарные сережки трепещут в маленьких мочках, ну прямо как у меня, подчеркивают длинную, тонкую шею…
Глаза обожгло, я спрятала лицо в ладонях и разрыдалась.
Безутешно, горько и громко…
Внезапно твердая, горячая рука легла на плечо.
– Тебя кто-то обидел? – голос Тала звучал словно издалека и как-то совсем незнакомо. Исчезли металлические нотки, приказные интонации. Король говорил мягко, почти душевно.
Я убрала ладони от лица, вытерла ими глаза и обернулась.
Тал резко убрал руку с моего плеча, неторопливо обошел, и замер в нескольких шагах, не сводя немигающего взгляда. Как же изменились его глаза! Еще недавно ледяные, безжизненные они сияли, и казались даже не голубыми – ярко-синими, как васильки.
