Временами сознание к нему возвращалось. Коул цеплялся за него потому, что какие бы мучения ни приносил день, ночью во сне к нему приходила она, Джинни. Поэтому он был готов терпеть пытки.
Имя Джинни казалось Коулу смешным. Оно не подходило этой женщине. Красота Джинни, девушки с копной кудрявых черных волос, была знойной, экзотической. Глаза в обрамлении густых темных ресниц сверкали, как драгоценные камни, подчеркивая фарфоровую белизну кожи. Она была худенькой и гибкой, как тростинка. Джинни отличала грациозность, а ее чувственность казалась естественной, а не наигранной, как у большинства проституток, обученных искусству обольщения.
Джинни не набрасывалась на мужчин, не пыталась сунуть руку в их кошелек, и это подкупало Коула. Она вообще вела себя как-то странно – настороженно и неуверенно. Эта девушка представлялась Коулу олененком, которого ему хотелось приласкать и покормить с руки.
Темными ночами, когда холод пробирал Коула до костей, он вспоминал, как тепло ему было с Джинни. Как она прижималась к нему, уткнувшись лицом в изгиб его шеи. Как она содрогалась в экстазе, и в ее кошачьих глазах отражалось изумление.
Коул мечтал вернуться к ней в комнату цвета крови и заключить ее в объятия. Прижать к себе ее худенькое тело, которое могло защитить его от боли. Она представлялась ему маленькой нежной птичкой, но именно у этой девушки Коул искал спасения.
В полузабытьи он как будто слышал ее смутный шепот, который успокаивал и придавал ему сил. Он помнил, как она попросила его не скрывать боль и печаль. Она позволила ему чувствовать скорбь.
Джинни, проститутка, девушка, у которой была грубая жестокая профессия… Но именно она одарила его теплотой своей души. Коулу казалось, что никто никогда не относился к нему с таким искренним сочувствием и пониманием. В ту ночь она стала его другом.
За год, проведенный в аду, Коул стал еще больше ценить эту девушку, ее душевное участие и искренность. Нет, она не была святой, но для Коула память о ней стала священной. Со временем черты ее лица в его памяти поблекли. И не удивительно, ведь Коул толком не успел их разглядеть. В зале и спальне царила полутьма, кроме того, он выпил чуть ли не бутылку виски. Но воспоминания о ее мягких губах, гибком теле, длинных волнистых волосах не померкли. Они накрепко запечатлелись в его памяти, и Коул постоянно возвращался к ним, хватаясь за них, как за соломинку, чтобы не сойти с ума. Джинни запала ему в душу, и он поклялся найти ее, если выживет.
Однако окружавшему его аду не было конца. Ад находился теперь не только снаружи, но и внутри.
Тюрьмы, состоявшей из четырех стен и охраны, как таковой уже не было. Однако Коул находился в ловушке, из которой не мог выбраться. Он не мог побороть страшную боль в левом запястье.
Раньше ему это было по силам, он побеждал боль во время пыток. Он прошел все испытания, которые грозили сломить, уничтожить его. Причем его муки были не только физическими, но и моральными. Каждое утро могло стать последним в его жизни, и он с отчаяньем встречал рассвет. Душу Коула терзал коварный страх. В голову ему приходили тяжелые мысли. Ему казалось, что о нем забыли, что его бросили на произвол судьбы, что никто не придет, чтобы его спасти. Он с ужасом смотрел на свое истощенное тело и не узнавал себя.
А потом у него началась лихорадка, которая как будто захватила его в плен. Коул погрузился в забытье, из которого выплывал лишь на короткое время. Он смутно воспринимал все, что происходило вокруг, однако продолжал цепляться за воспоминания о Джинни. Эта девушка превратилась в призрак, который преследовал Коула и в бреду, и наяву.
Все его тело пронизывала жестокая боль. Ему мерещилось, что его кровь становится черной, что из его запястья внутрь растут гнойные щупальца, что они тянутся к сердцу и пытаются отравить его. Лихорадка сожгла все его надежды. Все мысли, мечты и даже воспоминания. Коул был как в тумане, он сливался с болью и наконец перестал бороться с ней.
И тут знакомый голос назвал его по имени… Звуки этого голоса проникали к Коулу сквозь густой туман бреда. Вслед за ними он почувствовал прохладные прикосновения, которые принесли ему блаженное облегчение. Это была Джинни, она приказывала ему сражаться за свою жизнь, умоляла его не сдаваться, не умирать… И в душе Коула вновь вспыхнул огонек надежды.
Коул потянулся к ней, своей спасительнице. Он отчаянно боролся с трясиной угрожавшего поглотить его бреда, он пытался вернуться к реальности.
Один Бог знает, каких усилий ему все это стоило! Но как Джинни нашла его в аду? Сама она не была обитательницей ада, и Коул не мог позволить ей войти в пекло боли. Но и прогнать Джинни он тоже был не в силах.
К голосу Джинни присоединился мужской голос, хрипловатый, недоброжелательный… Боль обострилась, и голоса стали более нервными, громкими.
Коул хотел отогнать мужчину от своей женщины, но ему было трудно дышать, не то что говорить. Он находился в самом пекле, где пылал огонь и пахло серой, и не мог назвать Джинни по имени. А затем Коула поглотила тьма.
Три дня у Имоджен так сильно билось сердце, что она с трудом двигалась. Слишком многое стояло на кону. Предчувствие беды терзало ее и едва не довело до безумия.
Имоджен не уволилась только потому, что чувствовала свою правоту. Доктор Лонгхерст провел операцию, сделал анализы взятых проб и нашел инфекцию не только в мышечной ткани Тренвита, но и в кости. Он сделал все, что мог, но температура по-прежнему не спадала, и существовало опасение, что инфекция уже нанесла организму непоправимый ущерб.
Смерть Тренвита, которая сама по себе была бы трагедией, могла к тому же привести к плачевным последствиям. Доктор Фаулер не преминул бы воспользоваться ею, как предлогом для увольнения Лонгхерста и Имоджен. Он не скрывал своего злорадства. Ни для кого не было секретом, что Фаулер стремился избавиться от молодого талантливого врача и строптивой медсестры.
Такие люди, как он, не выносят, когда им предъявляют доказательства их глупости. И хотя Имоджен не стала никому из персонала рассказывать о том, что главный врач отказался делать операцию герцогу, Фаулер тем не менее при встречах сверлил ее злобным взглядом. Неудивительно, что Имоджен старалась его избегать.
Ночи она проводила без сна, ее одолевали тяжелые мысли. От тревоги и накопившейся усталости Имоджен сделалась неловкой и забывчивой.
Дель Торо пригрозил, что если она снова прольет пиво на клиента или разобьет еще одну тарелку, то он заставит ее компенсировать ущерб, оказывая сексуальные услуги.
Имоджен казалось, что она висит над пропастью на тонкой нити, которая вот-вот оборвется.
– Какие новости, дорогая? – поинтересовался лорд Анструтер. Он каждый день задавал этот вопрос, когда Имоджен приносила ему газеты и чай. – Никаких изменений?
Он плохо выглядел, его губы заметно посинели по краям.
– Никаких, милорд, – ответила Имоджен, зная, что граф разделяет ее беспокойство за судьбу Коула. – Дыхание герцога несколько стабилизировалось, но он по-прежнему без сознания.
