– Но они вряд ли лучше животных.
– Что вы такое говорите! – ахнула Имоджен.
– Люди должны знать свое место, данное им от рождения, – процедил сквозь зубы Тренвит. – Я знаю, что происходит, когда негодяй стремится стать маркизом. – Он бросил острый взгляд в сторону Рейвенкрофта, намекая на его брата, а затем мрачно посмотрел на Имоджен. – Или когда простолюдинка пытается выдать себя за графиню.
Гости замерли, пораженные его неучтивостью. В столовой установилась гробовая тишина. У Имоджен перехватило дыхание. Она боялась взглянуть на Коула и поэтому невольно перевела взгляд на леди Бродмор, лицо которой расплылось в самодовольной улыбке. Она была на седьмом небе от счастья, услышав, как унижают за столом хозяйку дома, «эту выскочку».
«Ну, что ж, – подумала Имоджен, – война, так война!» Холодно усмехнувшись, она повернулась к герцогу.
– На вашем месте, ваша светлость, я бы поостереглась есть эту еду, – сказала она, – ведь она приготовлена крысами.
Ропот пробежал по комнате. Гости начали перешептываться, с сомнением поглядывая на содержимое своих тарелок.
– Дело в том, – продолжала Имоджен, и в ее голосе слышалось негодованием, – что вся моя прислуга, все, кто готовил этот званый вечер, – лакеи, официанты, повара, декораторы, кучера, строители, швейцары, – все, кроме музыкантов, – вышли из городских низов. Эти люди в трудное для себя время занимались противоправными делами, чтобы заработать на кусок хлеба. Но теперь никто не подумал бы об этом, глядя на них. – Ее расчет оправдался, все гости были изумлены словами хозяйки дома и оживленно перешептывались. – Теперь, когда вы знаете о подноготной моего персонала, ваша светлость, может быть, вы захотите выкурить сигару или выпить портвейна? Ну, разумеется, если вы не боитесь, что так называемые крысы вас отравят!
Закончив свою речь, Имоджен почувствовала, что от кого-то из присутствующих исходит волна ярой ненависти. Она буквально накрыла ее. Имоджен не могла понять, кто является ее источником – герцог, Блэквелл, Арджент, Рейвенкрофт или лакеи, которые топтались поблизости? Многие из ее слуг были когда-то разбойниками, заключенными тюрьмы Ньюгейт, но теперь встали на правильный путь.
Лицо Тренвита сначала окаменело, а потом приняло высокомерное выражение. Наклонившись к хозяйке дома, он заговорил, отчетливо произнося каждый слог:
– За годы службы британской короне я усвоил одну вещь: людей действительно можно выдрессировать, но дрессировки хватает на короткое время. В этом они схожи с крысами. Вы можете вознаграждать и наказывать их, действуя методом кнута и пряника. Вы можете надевать на них дорогую одежду или униформу. И они постепенно вроде бы начнут вести себя так, как вам хочется. Их поведение способно убедить несведущих. Но поверьте мне, как только начинают свистеть пули, литься потоки крови и звучать взрывы, крысы бегут, сломя голову, а затем, когда битва закончится, бросаются пожирать плоть павших воинов, тех, кто вел себя отважно и благородно. И это закон, можете не сомневаться в моих словах.
– Это закон войны, а не мирной жизни, – попробовала возразить Имоджен, но герцог перебил ее.
– А разве есть какая-то разница? Только невежда может это утверждать! – Тренвит в сердцах бросил салфетку, встал и ткнул пальцем в сторону лакея. – Рано или поздно они покусают руку, которая их кормит. Попомните мои слова!
Герцог вышел из-за стола и покинул комнату.
Глава 12
Из-за кровавой пелены ярости, застилавшей взор Коула, вид знакомых, с детства дорогих сердцу помещений особняка графа Анструтера искажался, казался ужасным и гротескным. Ему было трудно дышать, и он открытым ртом хватал теплый воздух дома. На его теле выступил пот, однако Коулу было зябко, как в холодную промозглую ночь. У него было такое чувство, словно он шел голым по улицам Лондона в канун зимних холодов.
«Прочь! Прочь из этого дома!» – стучало у него в висках. Окружавшие его стены роскошных помещений, казалось, ходили ходуном, высокие потолки давили, герцог боролся с желанием упасть и начать ползти, чтобы не быть раздавленным в этом доме.
Внезапно он почувствовал дуновение свежего ветерка и повернул голову в ту сторону, откуда он доносился. Ветерок остудил капли пота на его шее. Коул увидел прозрачную занавеску, которую как будто развевали призраки. За ней находилась дверь. Коул бросился к ней и оказался в саду. Он с наслаждением вдохнул неповторимый аромат лаванды, вечернего первоцвета и жасмина. Замерев, Коул на мгновение потерял ориентацию. Его глаза бегали по саду, где росло множество цветов.
И наконец – вот оно, есть! Коул заметил длинную скамейку напротив дома, с которой можно было любоваться цветами, окаймлявшими выложенную известняком дорожку. Она вела к тосканскому фонтану с крошечной фигурой толстого сатира, балансировавшего на одном раздвоенном копыте и трубившего в рог, из которого непрерывным потоком лилась вода. Коул сел на скамейку в тени, которую отбрасывал дом, и почувствовал себя намного лучше. Прохладный вечерний воздух, успокаивал его, холодя лицо.
Он понимал, что ему следовало уйти, вернуться домой и заняться чтением, бегом или в крайней случае переспать с женщиной. Все эти занятия наверняка успокоили бы его, вернули бы утраченное душевное равновесие.
Его сердце перестало бы бешено колотиться, грозя выпрыгнуть из груди. А сейчас Коула била дрожь. Его бросало то в жар, то в холод. Он присел, чтобы немного прийти в себя, а затем продолжить свой путь.
Коул достал трясущейся рукой из кармана сюртука трубку и табак, в который для большего успокаивающего эффекта была подмешена марихуана. Впрочем, Коул давно убедился, что на него эта смесь не действует, когда его нервы расшалятся. Протез натер ему левую руку, необходимо было как можно скорее снять его.
– О господи, – пробормотал Коул, набивая трубку табаком.
У него было муторно на душе. Бормоча проклятия, Коул стал искать спички. Ему необходимо было покурить, взять себя в руки и хотя бы перестать дрожать.
Чиркнув спичкой о камень, Коул взглянул на ее мерцающее пламя, а затем разжег трубку и с наслаждением затянулся.
Он потерял счет времени и не знал, как долго просидел на скамейке. Наверняка ужин уже закончился. Ночь окутала его своим мраком, желанной тишиной и ароматами.
Время от времени до Коула доносились звуки музыки из дома, но, слава богу, он не слышал голосов. Коул был по горло сыт общением с людьми и не желал их слышать.
Плющ обвивал знакомую кованую ограду на каменном фундаменте. Это напоминало ему восточные сады. Сад Эдварда Анструтера сильно изменился после его смерти.
С востока к усадьбе Коула теперь примыкал сад леди Анструтер. Женщины, которая бесила Коула.
Он считал ее сначала просто коварной дамой, выскочкой, сумевшей женить на себе умирающего старика. Но дела обстояли гораздо хуже, чем предполагал Коул. Леди Анструтер оказалась идеалисткой. Этаким крестоносцем, несущим благой свет. Выбившись по воле случая в люди, она пыталась вытащить из канавы и остальных, оказавшихся там в силу своего рождения или жизненных обстоятельств.
