Ее дыхание участилось, и она обвела парк задумчивым взглядом. Имоджен как будто только сейчас поняла, что за ними могут наблюдать многочисленные посетители.
– О, прошу вас, не будьте столь добры ко мне! – взмолилась она хрипловатым шепотом. – Я навлеку беду на нас обоих, общение со мной принесет вам одни неприятности.
Коул с видимой неохотой отпустил ее руку. Ему хотелось, чтобы они остались наедине, и тогда он обнял бы графиню и поцеловал. Он успокоил бы ее, придал бы ей уверенности в своих силах.
Коулу нужно было ехать. Но как он мог оставить Имоджен в таком состоянии? Он ворвался в ее настоящее, желая, чтобы она поделилась с ним своим теплом, а оставляет ее в слезах и тревоге. Может быть, это он испортил ей настроение?
Как же груб и невоздержан он был!
Коул попытался придумать какую-нибудь шутку, чтобы развеселить Имоджен, и вдруг понял, что мало знает о ней. Вообще-то он никогда особо не интересовался внутренним миром женщин. Ему было достаточно пристально взглянуть на понравившуюся особу, и она начинала хихикать, флиртовать и заигрывать с ним. Имоджен была человеком другого склада, но все же оставалась женщиной. В таком случае, может быть, комплимент улучшит ее настроение?
– У вас… очень яркий наряд, – выпалил он.
Она грустно посмотрела на свою лиловую юбку.
– То есть я хотел сказать, что он соответствует нынешней моде, – поспешно добавил Коул. – Я сразу заметил вас в толпе. Почему вы всегда носите яркие наряды, даже днем, когда другие леди предпочитают более сдержанные, пастельные тона?
Имоджен поправила шелковую юбку с кружевными вставками и взглянула на прогуливавшихся мимо по дорожкам парка дам под зонтиками от солнца. Они делали вид, что не проявляют интереса к сидящей на скамейке парочке.
– Я не люблю приглушенные пастельные тона, – задумчиво сказала Имоджен и, прищурившись, сделала паузу. – Думаю, вы меня поймете… После смерти Эдварда я носила траур и смотрела на мир сквозь серую пелену. Я никому не доверяла, все меня раздражали. Я была как в воду опущена. У меня развилась мнительность, и я ждала от жизни только плохого. Эти несколько месяцев были просто ужасными.
– Я не знал, что потеря мужа стала для вас трагедией, – признался Коул, вспомнив, как холодно он отнесся к графине на похоронах.
Теперь герцог ругал себя за это.
– Серая пелена застилала мои глаза не только из-за смерти мужа, – промолвила Имоджен. – Были и другие причины для пессимизма. До замужества жизнь не баловала меня, она была сложна и порой даже жестока ко мне. В ней не было места для красоты, добра и удовольствий.
Последнее слово, сорвавшееся с губ Имоджен, заставило Коула затрепетать. Что он мог дать ей, чем мог компенсировать разочарования, которые принесла ей жизнь? Впрочем, зачем он задавался этим вопросом? Его сердце принадлежало другой…
– Когда закончился период траура, – продолжала Имоджен, – я сожгла все черные платья и заказала новый гардероб из самых ярких нарядов. Я ношу их для того, чтобы напоминать себе, что даже в самые серые пасмурные лондонские дни всегда можно найти пятна радостных ярких тонов. Можно дарить людям улыбки, делиться добротой. Можно с нетерпением ждать солнечных дней. Или, по крайней мере, надеть яркое платье. Понимаете, Коул? Если вокруг нет радостных ярких пятен, то я сама могу стать таким ярким притягательным пятном.
– И у вас это получается, – промолвил Коул, чувствуя, как от нежности к Имоджен у него сжимается сердце. – Вы – словно живописное полотно, висящее в галерее акварельных работ.
– Именно об этом я и говорю!
Лицо Имоджен расплылось в счастливой улыбке. Коул был растроган и отвернулся, чтобы скрыть свои эмоции.
– Речь идет не просто об одежде, – сказала Имоджен. – Речь идет об образе жизни, который я открыла для себя. Главными его компонентами являются благотворительность, семья и искусство. Все это приносит мне счастье.
В этот момент Коул позавидовал Имоджен. Она сумела найти в жизни точку опоры, создать нечто неуловимое, для чего стоило жить. А он все еще гонялся за призраками, искал ту, которой, возможно, уже не было на белом свете.
Впрочем, если он не найдет Джинни, то что ему останется делать на этой земле? Жить без любви и надежды в большом пустом доме…
– Интересно, какой совет вы дали бы тому, кто погряз в серости бытия и не может выбраться из черной полосы жизни? – спросил Коул. – Тому, кто потерял способность чувствовать что-либо, кроме враждебности? Кто ничего не ждет, кроме предательства? Ничего не видит, кроме теней и тьмы?
Произнося это, Коул понимал, что графиня догадается, кого именно он имеет в виду. Но зачем он делал такое признание? Почему откровенничал с Имоджен, которую плохо знал, доверял ей свои тайные мысли? Еще совсем недавно он видел в ней врага. Он клялся погубить ее. И вот теперь Коул искал у нее совета. Уж не сошел ли он с ума?
– Я уверена, что вы выберетесь из трясины сомнений и разочарований. Нужно только последовательно идти вперед, шаг за шагом, одерживая маленькие победы, – с грустной улыбкой промолвила Имоджен. – Вы должны сами искать свет, ведь он не всегда находит нас. Вы должны останавливаться, чтобы полюбоваться обыкновенным чудом. Вы должны научиться удивляться простым вещам. Я всегда стараюсь уловить в какофонии звуков мелодию, а затем напеваю ее.
На него нахлынула волна смутных чувств. Ему пришлось собрать волю в кулак, чтобы встретиться с ее нежным взглядом и не отвести трусливо глаза в сторону. Неужели Имоджен видела его насквозь? Откуда она так хорошо знала, какие чувства он испытывал? Смятение, ярость, тоска, отчаянье лишали его сна, мешали ему радоваться жизни. Омут этих негативных эмоций затягивал Коула, грозил поглотить его. Фантомные боли в искалеченной руке, бесконечные серые дни одиночества… Казалось бы, у Коула было все – деньги, власть, влияние, обаяние, огромная физическая сила, несмотря на травму, и тем не менее он чувствовал себя глубоко несчастным.
Он был опустошен, как бывает опустошен солдат, вернувшийся с войны и не нашедший себя в мирной жизни.
Впрочем, сейчас, сидя на скамейке рядом с Имоджен, Коул не чувствовал себя опустошенным. Живший внутри его зверь присмирел. Пожалуй, впервые после возвращения из Константинополя Коул был самим собой. Он чувствовал, что сквозь серые тучи пробивается солнечный свет.
Проницательный взгляд Имоджен, казалось, проникал ему в душу, где жили горькие воспоминания о прошлом, причинявшие Коулу боль. Имоджен представлялась ему заклинательницей змей, экзотической красавицей, которая гипнотизировала его, как змею, заставляя слушать и подчиняться себе.
– Счастье – это чуждая для меня мелодия, – признался Коул. – Я давно уже разучился играть ее.
– Если вы постоянно ищете напастей, врагов, стычек, то непременно найдете их, – промолвила Имоджен. – Но если бы вы пристальней вгляделись в окружающую действительность, то наверняка нашли бы что-то новое для вас. – Ее взгляд продолжал завораживать Коула. В глазах Имоджен читалось выражение ожидания и тревоги. – Или… – ее голос дрогнул, – возможно, вы обрели бы то, что считаете давно потерянным.
